Купить книги   Написать автору

Четверо друзей – мастер Самир, купец Гафур, юноша Менахем и философ Изат – отправляются в полное опасностей путешествие, чтобы найти способ освободить дочь Гафура от власти ужасного демона. Они оживляют глиняного истукана, оказываются в обиталище существ, живущих вне времени, под развалинами Вавилона находят химерное государство отверженных, становятся свидетелями жуткого обряда поклонников Луны. На своём пути герои встречают персонажей, которые рассказывают им разные истории.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть 1

Глава 1	Глава 6
Глава 2	Глава 7
Глава 3	Глава 8
Глава 4	Глава 9
Глава 5

Скачать на телефон    Купить электронную книгу     Купить печатную книгу

Моей жене Любе в благодарность за долготерпение

Сядь со мною рядом, о свет моей души! Настал вечер, и пришла пора отдохнуть тебе от дневных забот.

Расскажу одну историю. Началась она давно, ещё до того, как наши с тобой взгляды встретились впервые. Все эти годы я не говорил о тех событиях – ты поймёшь почему. Но сегодня случилось нечто, что сняло с моих уст печать молчания.

Ты, верно, решишь, что всё это выдумка, сказка, которую я услышал от кого-то или придумал сам. Но это не так. То, о чём я тебе расскажу, действительно имело место. И нет причины мне не верить, ведь за нашу долгую жизнь ни разу я тебе не солгал.

Так позови же слуг и прикажи принести сладкий рахат-лукум, фрукты, да напитки, чтобы мы могли подкрепить свои силы, ибо рассказ мой будет долгим.

А теперь настрой своё сердце и приготовься услышать о вещах прекрасных и ужасных, волшебных и удивительных.

 

Глава 1

в которой мастер Самир знакомится с купцом Гафуром, и они отправляются в дальнее путешествие

В портовом городе Акко жил человек по имени Самир. Он держал лавку на базаре, где торговал различными красивыми и полезными вещами, которые сам же и делал из меди, серебра, а иногда и из золота. Были в этой лавке сосуды для масла и светильники, блюда и кубки, ножи и кинжалы – предметы нужные и незаменимые в хозяйстве. Были там и вещи, служившие для украшения: кольца и перстни, браслеты для рук и ног, ожерелья и серьги. Всё было сделано с величайшим изяществом и соблюдением всех канонов красоты, украшено затейливым орнаментом и мудрыми изречениями.

Самира знали не только как искусного мастера, но и человека достойного всяческого уважения, к тому же приятного собеседника. Многие городские прелестницы стремились заполучить какую-нибудь вещицу, вышедшую из его умелых рук. Они уговаривали своих отцов и мужей отвести в его лавку, чтобы он изготовил эту вещь в их присутствии, ибо известно было, что работу свою он сопровождает учтивой беседой, приятной слуху и полезной для ума.

Как ни уважали, ни ценили Самира, был он одинок. Нельзя сказать, что не искал он себе спутницу. Но, увы, на его висках уже проблёскивало серебро, а он всё ещё не встретил ту, с которой готов был прожить жизнь.

Однажды Самир сидел на пороге своей лавки, наслаждаясь долгожданной вечерней прохладой. Вдруг раздался топот копыт, и на сером скакуне подъехал некий человек. Он спешился, привязал коня и, учтиво поздоровавшись, попросил у Самира разрешения присесть рядом.

Весь вид незнакомца вызывал уважение: статная фигура, дорогая одежда, полные достоинства неторопливые жесты, открытый взгляд. Вот только тоска в глубине его ясных глаз не вязалась с образом человека, имеющим все основания быть довольным свой жизнью.

– Меня зовут Гафур-абд-Махкам. Я купец. Живу в этом городе недавно. Потому мы и незнакомы. Я пришёл к тебе, мастер, чтобы просить о помощи.

– Чем же я, скромный ремесленник, могу быть полезен столь высокочтимому человеку? – удивился Самир.

– Я мог бы объяснить тебе это сейчас и здесь. Но лучше будет, если ты окажешь мне честь и пройдёшь со мной в мой дом, который недалеко отсюда.

Самир, не говоря ни слова, встал и последовал за новым знакомцем, который не сел в седло, а вёл своего коня под уздцы, чтобы быть наравне со своим новым знакомцем.

В дом Гафура-абд-Махкама они вошли, когда солнце уже опустилось за горами Шагор.

Самир часто приходил в дома богатых горожан, принося заказанные товары. Удивить его роскошью было трудно. Но то, что он увидел здесь, потрясло его разум. Греческие вазы и персидские ковры, китайский шёлк и индийская слоновая кость, украшения из золота и драгоценных камней – всё поражало разнообразием, красотой и изяществом.

Хозяин, нигде не останавливаясь, провёл его по анфиладе комнат. Возле одной двери он остановился и сказал взволнованно:

– Сейчас ты увидишь то, чего не должен видеть никто посторонний. Столь велико моё доверие к тебе, мастер!

Они вошли в покой, роскошь убранства которого окончательно сразила бедного Самира. Но когда его глаза привыкли к царившему там полумраку, он увидел то, по сравнению с чем поразившее его великолепие поблёкло, как огонёк масляной лампы под лучами взошедшего солнца.

Посреди покоя стояло по-царски убранное ложе. На нём полусидела юная дева, красота которой была такова, что у Самира перехватило горло, и он почувствовал, что не может дышать.

Ей было лет шестнадцать. Изящная фигурка, словно выточенная искусным мастером из дерева драгоценной породы, была облачена в одеяния из тончайших тканей, под которыми угадывались небольшие идеальной формы упругие груди, тонкая талия, в меру широкие бёдра, хранившие между собой предмет мужского вожделения, стройные ноги, которые заканчивались миниатюрными ступнями, обутыми в сафьяновые туфельки.

Красота ночного светила меркла рядом с красой её лица. Его идеальный мраморный овал был обрамлён прядями длинных слегка вьющихся волос, прикрытых платком из прозрачного газа. Её губы восхитительной формы были словно вырезаны из кораллов Красного моря и призывали припасть к ним и пить влагу её поцелуев бесконечно, пока свет этого мира не померкнет.

Но вот глаза… Нет-нет, они были прекрасны, столь прекрасны, что достойны были сиять в небесной вышине, подобно двум ярчайшим светилам. Но их взгляд…

Взгляд этих прекраснейших в мире глаз был мёртвым. Они смотрели безучастно, будто принадлежали не живому человеку, а каменному истукану.

– Это моя дочь Газаль, – печально сказал Гафур. – Единственная моя драгоценность, радость и боль моей жизни. Это всё, что осталось мне от возлюбленной жены Халиды. Шестнадцать лет назад она умерла, родив мне долгожданного ребёнка. Как видишь, Газаль прекрасна, как весеннее утро. Я люблю её безумно и готов отдать за неё жизнь. Она росла буквально у меня на коленях. Ты не представляешь, как радостно было видеть её милые детские шалости, как она растёт и из ребёнка превращается в очаровательную девушку, красотой превосходя свою мать. Я был самым счастливым отцом на свете! Но злой рок подстерёг меня. Полгода назад мне надо было отлучиться по делам в Басру. Когда я вернулся, то застал Газаль, какой ты её видишь. Слуги сказали, что в один из дней, играя в саду, она вдруг без видимой причины впала в беспамятство и с тех пор так и не пришла в себя. За что? За что, о Всевышний, ты меня покарал?!

Из глаз Гафура брызнули слёзы. Сотрясаемый рыданиями, он упал к ногам дочери, покрывая их поцелуями.

Самир почувствовал необычайное волнение. Как будто ангел небесный коснулся своим нежным крылом его сердца. Весь огромный мир: горы и долины, моря и реки, небо и облака в нём, солнце и луна, животные, птицы и рыбы, люди, живущие по всей большой земле, женщины и мужчины, дети и старики, их дома и разные предметы, мудрость и глупость, ненависть и любовь – всё для него поместилось в этих двух маслинах, плавающих в озёрах из молока, которые безучастно смотрели в неведомое пространство.

Между тем, Гафур, совладав с собой, продолжил:

– Множество знахарей было в этом доме. Все они говорили одно и то же: в моей девочке поселился злой демон, который пожирает её душу. Ей остался один год. Потом демон поглотит душу полностью, и её тело умрёт. Спасти её может только одно – красота. Если демон глазами своей жертвы увидит красоту, достойную взора Всевышнего, то перестанет терзать мою доченьку. Ты видишь, мой дом набит красивыми вещами со всего мира. Но, увы, среди них нет той самой, единственной, красивой вещи, которая мне может помочь. Что я только не делал! Где я только ни был и с кем не разговаривал! Всё тщетно! Все эти побрякушки неспособны мне помочь. Ты известен, как искусный мастер и мудрый человек, который понимает толк в истинной красоте и может делать красивые вещи. Помоги же мне! Заклинаю тебя! Помоги мне! Я не знаю как, но только помоги! Я богат! Ты не представляешь, как я богат! Я отдам тебе всё, если ты спасёшь мою доченьку!

Сказав это, он без сил опустился на пол рядом с ложем дочери. Его плечи сотрясались от рыданий.

Наступило молчание. Прошло много времени, пока Самир нашёл в себе силы его нарушить. Срывающимся голосом он сказал:

– Так знай же, о Гафур-абд-Махкам, достойнейший из достойных! Знай, что среди рождённых женщиной я не видел никого прекраснее твоей дочери. Мой долг перед Всевышним помочь тебе. Теперь твоё горе – моё горе. Ничего мне от тебя не надо, ибо высшей наградой для меня будет увидеть, как оживут эти прекрасные очи. И если я не смогу помочь тебе, то пусть все демоны Преисподней и сам их властелин содрогнутся в своём огненном чертоге от моих страданий!

И мужчины пали друг другу в объятия, ибо были они теперь побратимами, и не было у них никого ближе и роднее.

– – –

Затем они поцеловали край одеяния Газали и, поручив её попечению заботливых служанок, перешли в другой покой, где по указанию Гафура уже был накрыт стол.

Чего только не было на том столе! Была там жаренная на углях баранина, выдержанные в красном вине фазаны, фаршированная перепелами голова ягнёнка, хумус, разнообразные соленья, засахаренные фрукты, шербет, пахлава. Были и яства, названий которых Самир не знал.

Друзья сели за этот стол, но безрадостной была их трапеза. Когда же, через силу откусив отовсюду по кусочку, они взялись за кальян, Гафур, нарушив молчание, спросил:

– О Самир, любезный мой друг, скажи мне, что стоит нам предпринять в ближайшее время, чтобы появилась у нас надежда на спасение прекрасной Газали?

Услышав этот вопрос, Самир сначала затянулся из кальяна, затем, неспешно выпустив дым, рассудительно ответил:

– Мой отец, искуснейший мастер Казим-ар-Сейд меня учил: «Выйдя в дальний путь, не шагай быстро. Только глупец спешит растратить свои силы в начале дороги». Прежде, чем дать ответ на твой вопрос, я должен обдумать его, уединившись на какое-то время.

– Я понял тебя, о мудрый. Но и ты пойми меня. Сейчас, когда после долгих поисков, борьбы и отчаяния я обрёл в твоём лице одновременно и друга, и надежду на исцеление любимой дочери, я не в силах расстаться с тобой ни на минуту. Оставайся же со мной в моём доме, где тебе будут предоставлены все возможные блага.

– И я не хотел бы уходить отсюда. Ибо удалиться на какое-то расстояние от прекраснейшей из дев и тебя, отца её, в лице которого я вижу её черты, я теперь не в силах.

– Да будет так! – сказал Гафур и, ещё раз обнявшись с Самиром, удалился.

Не успело взойти солнце, как Гафур, томимый ожиданием радостной вести, смиренно вошёл в покой, где давеча оставил своего друга. То, что он увидел, его испугало. Самир сидел в той же позе у давно потухшего кальяна, его глаза недвижно смотрели на коптящий огонёк масляной лампы.

Ледяная рука страха сжала сердце несчастного Гафура. Неужели его дом проклят? Неужели его друга постигла та же загадочная и страшная участь, что и дочь?

С трудом сдерживая ужас, тронул он Самира за плечо. Трудно передать радость, охватившую его при виде того, как друг вздохнул и взглянул ему в глаза, очнувшись от оцепенения, порождённого отчасти задумчивостью, отчасти гашишем, наполнявшим кальян.

– Чем ты порадуешь меня, Самир, друг мой? – спросил Гафур, с трудом скрывая нетерпение.

С тяжёлым вздохом Самир ответил:

– Так знай же, Гафур, что не могу тебя порадовать надеждой на скорое исцеление твоей дочери, прекрасной Газали. Ибо ждёт нас тобой путь неблизкий, полный неведомых опасностей.

– Благодарю тебя, о мудрый, что не отобрал у меня последнюю надежду! – с радостным облегчением воскликнул Гафур. – Но поведай, куда нам суждено идти? Да идём же туда, не медля ни мгновения!

– Так слушай, Гафур! Мудрые люди сказали тебе, что демона, завладевшего твоей дочерью, может победить только божественная красота. Но в чём же она должна быть выражена? Я умею делать многое. Я могу отобразить в металле, или другом материале любой орнамент, любую вязь, любой цветок или животное. Я могу изваять даже запрещённые изображения человеческих лиц или других частей тела. Я могу! И это будет красиво! Но будет ли это достойно взора Всевышнего? Думаю, что нет. То, что может быть одобрено Всевышним, должно быть сродни чему-то сделанному Им самим. Мне нужен образец. Я должен увидеть предмет, сделанный самим Господом. И тогда я дерзну сотворить нечто подобное, хоть и грех уподобляться Ему. Но пусть Он покарает меня своей десницей!

– О горе мне! – воскликнул Гафур. – Где же я возьму тебе то, что вышло из рук Самого?

– Не спеши отчаиваться, Гафур! Такая вещь существует, и ты знаешь об этом.

– Что это? Поведай немедля! Не томи!

– Это Ковчег Завета – предмет, описанный в Торе – священной книге иудеев. Там сказано, что его создавали, руководствуясь указаниями Всевышнего. Возможно, увидев его, я смогу создать нечто, заключающее в себе божественную красоту. А если не смогу сделать это сам, то найду мастера, который сможет. Люди, хоть и рождены в грехе, но некоторые из них своим мастерством по праву могут тягаться с Предвечным.

– Так идём же, найдём его! Хватит медлить!

– Не всё так просто, о горячий мой друг. Ковчег долгое время находился в храме города Иерусалима – Аль-Кудса по-нашему. Почти тысячу лет назад он загадочным образом исчез.

– Что же ты делаешь со мной, Самир, друг мой, брат мой! – воскликнул Гафур. – То ты подымаешь меня на вершину надежды, то ты снова бросаешь в бездонную пропасть отчаяния. Как же нам быть теперь?

– Я же сказал: нам предстоит долгий и опасный путь.

– Нам, наверное, надо идти в Иерусалим? Может быть он спрятан там? Так идём же! Этот город недалеко, всего в трёх днях пути отсюда.

– Да. Возможно, и скорее всего, Ковчег там. Но идти нам придётся не в Иерусалим, а в обратную сторону – в Дамаск.

– Почему же? Неужели правду говорят, что самый близкий путь – самый дальний?

– Да, это так! Римляне уничтожили еврейский Иерусалим, разрушили их святыню – Храм, – а их самих с позором изгнали с земли, на которой мы с тобой сейчас живём, и которая когда-то принадлежала им. Под страхом смерти им было запрещено появляться в их бывшей столице. Нам нет смысла идти туда. Даже если Ковчег всё ещё где-то в Иерусалимских горах, мы всё равно его не найдём – не у кого будет спросить о нём.

– Неужели во всей Палестине не осталось ни одного еврея?

– Ну почему же, остались. Бедные крестьяне и рыбаки, которые влачат жалкое существование. Мудрецов, способных помочь в нашем нелёгком деле, среди них нет.

– А Дамаск?..

– Евреи, покинув свою родину, поселились в разных землях. Многие из них осели в Сирии. Эта земля ближе всех от Акко. Пойдём в Дамаск, попробуем найти их мудрецов.

– А если их и там нет?

– Тогда пойдём дальше – в Багдад. Там тоже живёт много евреев, – сказал Самир и, видя уныние в глазах Гафура, добавил: – Не падай духом, милый мой друг! Но наполни отвагой своё сердце. Ибо путь нам предстоит неблизкий, и неведомо, что ждёт нас. Неведом и исход нашего предприятия – сможем ли мы вернуть к жизни бедную Газаль, или сами сложим головы, поплатившись за дерзость, с которой мы пытаемся сравняться с Самим. У нас с тобой есть год на то, чтобы достичь нашей цели или умереть.

Нетерпеливые друзья, спеша спасти несчастную Газаль, не стали дожидаться следующего утра – времени удобного для начала путешествия, – а решили тронуться в путь, немедля.

Приготовления к отъезду взял на себя Гафур. Он оседлал двух своих лучших жеребцов: для себя – любимца своего, верного ему серого Амина, для Самира – гнедого красавца Джамала. К седлу каждого был приторочен бурдюк с водой, мешок с провизией и объёмистый кошель с деньгами.

В последний раз они вошли в покой к недвижной красавице. Она всё так же сидела, глядя в какое-то иное пространство, и никак не откликаясь на стенания своего отца и тихие молитвы его друга.

После того как, обратившись к Мекке, они совершили положенную молитву, друзья сели верхом на коней и, не оглядываясь, двинулись вперёд на север.

 

Глава 2

в которой рассказывается о человеке, который знал день своей смерти

А пока Гафур и Самир мчатся во весь опор, стремясь достичь Дамаска, перенесёмся в Басру – большой город, стоящий там, где великие реки Востока Тигр и Евфрат, слившись воедино, несут свои воды в Персидский залив. Ибо история эта началась именно там.

Наша цель – дом в самом центре города, между рынком и портом. Большой дом за высоким забором с наглухо закрытыми воротами. Он принадлежит местному богачу по имени Харис.

Человек этот проклят. Проклят дважды. Сначала был проклят его предок, а с ним и весь его род. Потом его самого проклял нищий, над которым он жестоко поглумился.

Вот его история.

В юности Харис был одинок. Не было у него ни жены, ни подруги. Ибо ничего не мог он предложить прекрасным девам, потому как был поражён бедствием столь же неотвратимым, сколь и беспощадным, имя которому – бедность. Не было у него ни верблюда, ни коня, ни осла. Даже приличного казана, чтобы сварить плов не было в его убогом доме с проваленной крышей. Да и зачем ему был нужен казан, если мясо он ел только по большим праздникам, когда богатые люди делились им с бедняками. Питался он только лепёшками и рисом, запивая водой. Эту скудную еду он мог себе позволить на те гроши, которые зарабатывал, разнося воду на рынке Басры и предлагая её всем, кто нуждался в утолении жажды.

Правда, было у него одно сокровище. Но сокровище то было странным. То была золотая монета, на которой был выбит профиль человека. Эту монету перед своей кончиной вручил ему отец.

Тогда отец сказал: «Эту монету, сын, я получил от своего отца, а тот – от своего. Когда-то давно её дал нашему дальнему предку сам Искандер за какую-то услугу, которую тот ему оказал. Не знаю, что это была за услуга, отец мне не сказал, но только с тех пор над нашим родом довлеет проклятие. Сын! Поклянись, что выполнишь то, что я тебе велю! Никогда, ни при каких условиях, даже если будешь умирать от жажды или голода, не трать эту монету! Если на тебя нападут разбойники и будут тебя живьём резать на части, не отдавай им эту монету! Если прекрасная дева тебя обольстит и будет у тебя выпрашивать, не отдавай ей эту монету! Но когда к тебе подойдёт грязный нечёсаный нищий и, назвав тебя по имени, попросит отдать её – сразу отдай и ни о чём не спрашивай! Лишь тогда с нашего рода будет снято проклятие. Если, когда ты будешь умирать, монета всё ещё будет с тобой, передай её своему сыну с этим же наставлением».

Похоронив отца, Харис вернулся в свой дом и долго любовался золотым блеском старинной монеты с выбитым на ней человеческим профилем. Как хотелось ему сходить с ней на базар и накупить еды, чтобы хоть раз в жизни вдоволь наесться! Но он свято выполнял заповеди о почтении к воле умерших, ибо так написано в Великой Книге. И потому он завернул монету в свой кушак, подпоясался им и отправился на базар. Но не для того, чтобы купить еды, а чтобы продолжать разносить воду, получая за это мелкие медные деньги.

Часто, когда никто не видел, Харис доставал монету. Он любовался её золотым блеском и мечтал о том, что бы купил, если бы решился её потратить. Но потом на ум ему приходило завещание отца, да и жалко было расставаться с таким сокровищем. Со вздохом он прятал монету и возвращался из страны грёз к своей нищете.

Однажды перед заходом солнца Харис сидел на пороге своей лачуги и медленно жевал сухую лепёшку. Голова его была пуста, ибо не о чём ему было думать. Впереди был ещё один унылый вечер, за ним – трудный день, потом опять вечер без радости, и так – до скончания века. Уныние и печаль давно поселились в его сердце. Он даже не повернул головы, когда рядом с ним на порог его дома, не спросив разрешения, присел какой-то человек.

– Мир тебе, о Харис! – сказал незнакомец, обдав Хариса дурным запахом изо рта, который обычно исходит от голодных людей.

– И тебе мир, добрый человек, – ответил он, отломил кусок лепёшки и, не глядя, протянул её путнику. Затем спросил не из интереса, а из вежливости: – Кто ты, куда путь держишь и откуда ты сам?

– Кто я? Давно уже никто. Бедный дервиш, который знает ответы на многие вопросы. А откуда я – не помню: так давно живу на свете.

– Но если ты так мудр, то почему беден? Если бы я знал ответы на все вопросы, то нашёл бы способ разбогатеть.

– Ответы на все вопросы знает только Тот, кто создал мир, в котором эти вопросы существуют. Я же знаю ответы на многие из них, но далеко не на все. А что касается богатства, то стать богатым нетрудно. Вопрос не в богатстве, а в цене, которую надо за него заплатить. И чем больше богатство, тем выше эта цена.

– Я видел много богатых людей, но не видел, чтобы кто-то из них тяготился своим состоянием, – усомнился Харис.

– И не увидишь, – уверил его незнакомец. – Ибо цена эта невидима.

– Всё равно не верю я тебе, незнакомец. Вы, дервиши, любите рассказывать небылицы и смущать умы простых людей.

– Я столько живу на свете, что мне нет нужды обманывать тебя, Харис. Ты спрашивал меня о моём пути? Так вот, мой путь уже закончен, ибо цель моего странствия передо мной.

– И какова же цель твоего странствия? Неужели этот убогий квартал Басры?

– Цель моего странствия не убогий квартал Басры. Цель моего странствия это ты сам, Харис!

Не смотря на юный возраст, Харис уже много повидал на своём веку, и его трудно было удивить. Но эти слова вывели его из оцепенения. Он взглянул на незнакомца. То был грязный нечёсаный нищий, издававший вонь давно немытой плоти. Длинные спутанные волосы закрывали его лицо и не давали понять возраст. На нём были невообразимые лохмотья, в которых угадывалась некогда приличная одежда.

Нищий, между тем, продолжал:

– Да, когда-то я был богат. Затем обеднел. Давно брожу по свету. Много прошёл дорог, много повидал людей, городов и стран. Много раз я изнывал от жары и мёрз от холода. А к голоду я привык так, что научился обходиться почти совсем без еды. И могу тебе сказать, Харис, что в богатстве как в таковом нет той радости, которую ты от него ожидаешь. Поверь, сейчас, когда ты сидишь на пороге твоей хижины и жуёшь чёрствую лепёшку, ты счастлив, как мало кто из людей.

– Ты глумишься надо мной, нищий! – воскликнул Харис. – Как можно быть счастливым в такой нищете? Странствия, видимо, повредили твой разум, и ты впал в безумие! Так знай же, я отдал бы самое дорогое, чтобы стать богатым и забыть эту жалкую лачугу!

– Отдал бы самое дорогое? – встрепенулся нищий, из-под его спутанных волос на Хариса глянули глаза, в которых горело пламя, верно, отблеск заката. – Хорошо, Харис, если я научу тебя, как стать богатым до завтрашнего восхода Солнца, что ты мне дашь?

Харис оторопел. Он сразу подумал о монете, которую так долго берёг. А нищий настаивал:

– Всё на свете свершается по воле Всевышнего, и всё на свете имеет свою цену. За всё приходится платить. Если я тебя сделаю богатым уже сегодня ночью, что ты мне дашь?

– У меня ничего нет, – побелев, пролепетал Харис.

– Не обманывай меня! Ложь – грех. Ты помнишь – я знаю ответы на многие вопросы. Я знаю ответ и на этот вопрос! Так что ты мне дашь? Ведь за всё надо платить!

– У меня ничего нет, – повторил Харис, побелев как полотно.

– Не лги! – в глазах нищего горел огонь. – Отдай мне монету, Харис! Отдай! И сбудутся все твои мечты!

– Хорошо! Только научи меня, как стать богатым.

– Встань, возьми крепкую палку и выйди за городские стены на дорогу, что ведёт в Багдад. Там тебя уже ждёт богатство.

– Так просто?

– Да, просто. Я же говорил, что стать богатым просто. А теперь отдай мне монету!

Харис сразу вспомнил наставление отца. Да только тот ли это нищий? И способ получить богатство, который он предлагает, уж очень сомнителен. А за эту монету можно купить неплохого верблюда! И он воскликнул:

– Не дам я тебе монеты! Ты меня обманываешь! Уходи, нечестивец!

Нищий взвыл:

– Ты глуп, Харис! Ты глуп и жаден, как твой предок! Так знай же, что человек, которого греки называют Александром Великим, а мы Искандером, дал твоему предку эту монету за то, что тот согласился удовлетворить его мимолётную греховную страсть! У Искандера не было при себе своих денег, чтобы расплатиться с этим развратником, и он занял у меня, его слуги эту монету. Но потом забыл вернуть долг. А твой гнусный предок куда-то сбежал, и я не смог отобрать у него мою монету. Это я устроил встречу Искандера с тем нечестивцем. За это боги прокляли и меня, и твоего предка, и весь ваш род. Мне назначено бродить по Земле, не зная покоя, как Каину, а вам жить в бесчестье. Только когда один из вас по своей воле отдаст мне ту самую монету, с вашего рода будет снято проклятие, а я, наконец, смогу умереть. Отдай мне мою монету, Харис! Позволь мне покинуть этот мир!

– Уходи, несчастный! Ничего этого не было! Ты всё врёшь, чтобы завладеть моей монетой! – Харис вскочил и оттолкнул ногой нищего.

Тот упал, затем, поднимаясь и вытирая кровь с разбитого лица, уже спокойно сказал:

– Ты меня обманул! Но, помнишь, я говорил о том, что в этом мире за всё надо платить? Всё равно ты заплатишь. Я не могу силой отобрать у тебя мою монету. Вместо этого я дам тебе знание. Самое страшное знание, которым может владеть смертный. Я назову тебе день твоей смерти.

Нищий выпрямился и, глядя горящими глазами в глаза перепуганному Харису, сказал:

– Так знай же, когда пройдёт пять раз по семь лет и один день после этой нашей встречи, ты умрёшь! – затем нищий отвернулся и, сгорбившись, побрёл куда-то в сгущающихся сумерках.

Харис долго стоял, вглядываясь во тьму. Затем взял крепкий деревянный шест, который подпирал падающую крышу его дома и отправился к городским воротам. Знакомые стражники выпустили его из города, и он пошёл по дороге, ведущей в Багдад.

Вскоре он услышал стоны. Он свернул с дороги и в свете Луны увидел лежащую мёртвую лошадь, которая своим телом придавила к земле всадника. Харис, используя свой шест как рычаг, приподнял лошадь и вытащил из-под неё человека. Тому повезло: нога, которую придавил труп лошади, была повреждена, но кости были целы, и идти он мог. Когда он пришёл в себя, то сказал:

– Знай же, о мой спаситель, что я Раид – один из принцев Багдада. Я ехал к правителю Басры со срочным поручением от моего отца. Но мой конь не выдержал дороги и пал, придавив меня к земле. Если бы не ты, к утру меня бы съели шакалы, их уже много собралось вокруг. За спасение я тебя отблагодарю. Вот тебе кошель полный золотых монет. Потрать их с умом, и ты будешь богатым до конца своих дней.

Харис проводил Раида до Басры, где с ним распрощался. В Басре он первым делом зашёл в харчевню и хорошо поел. Давно забытый вкус мяса и сладостей развеселил его сердце. Затем он купил верблюда, нагрузил его коврами и украшениями и, уплатив караванщику, пристроился к каравану, шедшему в Дамаск.

В Дамаске он продал свой товар с большой выгодой и купил ещё двух верблюдов. Он нагрузил их изделиями сирийских и ливанских мастеров и вернулся в Басру. Продав этот товар опять с большой прибылью, он приобрёл ещё двух верблюдов, накупил у мореходов в порту Басры индийских специй и тканей и снова отправился в Дамаск. Там, снова удачно продав товар, он попался на глаза местным евреям. Тем понравился молодой оборотистый купец, и они ссудили его деньгами для развития торговли.

В Басру он вернулся во главе собственного каравана из двадцати верблюдов в сопровождении невольников и невольниц и под охраной вооружённых до зубов воинов. Он ехал верхом на белом скакуне, свысока поглядывая на тех, кому ещё два месяца назад благодарно кланялся за каждую медную монетку, которую ему давали, когда он угодливо подносил стакан воды. Он наслаждался удивлёнными и завистливыми взглядами, которыми награждали его бывшие знакомые. Он упивался своим превосходством над ними, напрочь забыв о временах, когда чашка варёного риса была для него праздником.

И только однажды его ликование было испорчено. В пёстрой базарной толпе продавцов и покупателей мелькнула – или ему показалось? – нечёсаная шевелюра того самого нищего. И вмиг чёрная холодная рука тоски сжала его сердце. Он вспомнил о предсказанном дне его смерти. Сомневаться в верности этого предсказания не приходилось. В том, что касалось богатства, нищий не обманул – значит, не обманул и здесь. Впрочем, печаль длилась недолго. К чему огорчаться заранее? Тридцать пять лет – большой срок, целая жизнь. За это время может случиться столько интересного и приятного, что забивать себе голову сейчас чёрными мыслями нет смысла.

Торговля Хариса процветала. Через год он был уже владельцем сотни верблюдов и двух кораблей. Дамасским евреям он вернул ссуду с большими процентами. Он наладил торговлю между Сирией и Индией и присматривал себе корабль в порту Тир, чтобы возить товары в далёкую Испанию.

На месте своей нищей лачуги он выстроил роскошный дом. В Дамаске купил виллу. Хотел было приобрести дом и в Багдаде, но там были большие налоги, да и жить по соседству с самим халифом ему почему-то не хотелось.

Он мог позволить себе всё! Его дома? были наполнены роскошными вещами. Он ел только изысканные яства и только с золотой или серебряной посуды. Одежда его была под стать самому халифу. Его взор и слух услаждали лучшие музыканты и танцоры, а тело – прекрасные девы, а иногда и отроки.

Но это приносило ему всё меньше радости. Каждое мгновение он помнил о дне своей смерти. Мысль эта отравляла его существование. Еда теряла вкус, изысканные вещи утрачивали изящество. Прелести прекрасных женщин доставляли всё меньше удовольствия, и скоро он совсем перестал ими интересоваться потому, что его уд под влиянием мрачных мыслей перестал подниматься в ответ на их ласки. Только юные отроки могли иногда добиться его благосклонности.

Впрочем, иногда случались просветления. Это было, когда ему на ум приходила мысль: а не обманул ли всё-таки его нищий, не ошибся ли он? В такие дни Харис был странно весел и одаривал окружающих своей благосклонностью. Но в глубине души он всегда знал – предсказание нищего верно, сомневаться в нём не следует.

Шли годы. Всё мрачнее становилось лицо Хариса. Мало кто мог сказать, что видел на нём не то, что радость – хотя бы намёк на улыбку. Он перестал появляться на людях, а когда ему нужно было куда-то ехать, делал это ночью, потому что ему везде мерещилась фигура нищего.

Он становился отшельником. Человеческие лица его раздражали – в каждом из них он видел что-то от нищего. Слуги и невольники в его доме должны были ему служить, опустив голову и под страхом наказания, не глядя ему в лицо. Был он баснословно богат, но свои дела сам уже не вёл. За него это делали управляющие, которые боялись его, как огня, и поэтому надолго не задерживались даже, несмотря на огромные деньги, которые они им платил.

Он так и не женился. Никто не хотел отдавать свою дочь за бывшего водоноса, который подозрительно быстро разбогател, и вскоре после этого стал мрачным злобным затворником. Поговаривали, что богатство своё он приобрёл не без участия Дьявола, который взамен ещё при жизни изъял у него душу.

Временами Харис начинал лихорадочно искать способы снять с себя проклятие. В такие дни в его доме бывали разные люди, называвшие себя знахарями, шаманами, жрецами. Шептали молитвы, курили благовония, или содрогались в трансе, словно в приступе падучей. Брали за это немало. Но рано или поздно к Харису возвращалось его мрачное настроение, и он прогонял их, прекрасно понимая, что все они мошенники.

В один из дней в доме Хариса появился некий человек. Он сказал, что его зовут Зейд ибн ар-Кабир и, возможно, он сможет помочь.

Харису понравились манеры пришельца и, главное, что тот не стал сходу ничего обещать. Он должным образом пригласил его за свой стол и, после того как тот насытился, изложил свои обстоятельства.

Зейд ибн ар-Кабир внимательно выслушал Хариса и после долгого молчания сказал, что не может ничего ответить сейчас. Он должен подумать. А на размышление ему нужны три дня. После чего, не говоря ни слова, удалился.

Через три дня он постучал в дверь Хариса. Приняв приглашение войти и должным образом приветствовав хозяина, он первым делом потребовал удалить из дому всех слуг и прислужников. Затем обратился к Харису с такой речью:

– Три дня и три ночи провёл я без пищи, воды и сна в некоем потаённом месте, изучая секретные книги, содержащие тайные знания. Я призывал духов и демонов, инкубов и суккубов, дивов и джиннов. Я выходил из своего тела и дух мой переносился в храмы богов Индии, Китая и земли далеко за морем, которые ещё не открыты. И я нашёл, как помочь тебе. Так знай же, о Харис из Басры! Над тобой довлеет не просто проклятие, а проклятие про?клятого! Снять его с тебя не сможет ни один смертный! Только демон, которого ты сам призовёшь, способен тебе в этом помочь!

– Как же мне быть? – спросил испуганный этой речью, но всё равно решительно настроенный Харис.

– Я посодействую тебе в этом предприятии за такое-то вознаграждение, – и о назвал то количество денег, какое хотел получить. За такие деньги можно было купить все корабли, что стояли в порту Басры.

Харис согласился, ибо его богатство было намного бо?льшим.

Тогда Зейд ибн ар-Кабир сказал:

– Я приготовлю всё, что нужно для обряда, научу тебя, как его провести. Но сам я удалюсь. Ибо не пристало мне, волшебнику, встречаться лицом к лицу с демоном из ада.

Получив согласие, он развернул принесённые с собой свёртки и начал варить какое-то зелье из того, что там было. Харис хотел было спросить, что там, в этих свёртках, но ощутив ужасающий смрад, доносившийся оттуда, и увидев грозный взгляд волшебника, смирил своё любопытство.

Приготовления длились долго, а нетерпение Хариса росло. Постепенно он впал в то исступлённое состояние, в котором призывал в дом разных мошенников, умоляя избавить его от проклятия.

Наконец, Зейд ибн ар-Кабир торжественно сообщил Харису, что приготовления закончены, зелье сварено. Но не хватает главной его субстанции – печени невинного отрока, без которой призванный диббук может оказаться слабым и неспособным снять проклятие. Добыть её Харис должен собственноручно.

Харис, не говоря ни слова, вышел на улицу, подманил мелкой монеткой первого попавшегося ему на глаза мальчика и затащил его в дом. Он бросил его под ноги волшебнику, выхватил нож, вспорол несчастному ребёнку живот и, запустив туда руку, вырвал искомый орган.

Даже повидавшего на своём веку Зейд ибн ар-Кабира взяла оторопь от этого действа. Однако он принял из рук Хариса ужасный кровоточащий предмет и поместил его в котёл с зельем.

Затем он научил Хариса словам и действиям, которые тот должен совершить, и весьма поспешно покинул его дом.

Едва за волшебником закрылась дверь, Харис в точности выполнил всё, что тот ему велел. Как только он произнёс последние слова заклинания, земля задрожала, дневной свет за окнами померк, комната наполнилась смрадным дымом, и в ней появился демон.

Демон имел обличье старика. Он был наг. Его жёлтая волосатая кожа была сплошь покрыта бороздами и складками, в которых копошились насекомые. Его мужской орган, подобно старой узловатой верёвке, свисал ниже колен. Он был плешив и только несколько жалких кустиков волос торчали на его голове. На его гноящемся правом глазу было безобразное бельмо. Из его пасти – ибо ртом это назвать было нельзя – торчали три длинных кривых зуба. А ногти на руках и ногах были словно кора гнилого дерева.

– Здравствуй, Харис! – сказал он, наполнив комнату вонью блевотины шакала, жрущего падаль. – Я, диббук, явился! Расскажи мне о твоём деле!

Испуганный Харис, еле слышно лепеча, поведал демону, чего от него хочет. Пока он говорил, демон смотрел на труп мальчика, лежащий подле, и окровавленные руки Хариса. Выслушав его, он сказал:

– Я понял тебя, нечестивец! Пока ты меня не призвал, я находился в огненной темнице глубоко под землёй, где провёл четыре тысячи лет и один день. Ты выполнил положенное и вызволил меня оттуда. Понятно, ты ждёшь благодарности. Снять проклятие проклятого не просто даже для демона. Для этого нужны силы. А я за четыре тысячи лет ослаб. Мне надо поесть. О нет, твоя еда, еда смертных мне не подходит. Чтобы возобновить силы, я должен сожрать немало людских душ. Каждую душу я буду есть в течение одного года. Так что прощай Харис Нечестивец. Я вернусь, чтобы выполнить то, зачем ты меня призвал, когда почувствую в себе достаточно сил.

И он, громко захохотав, исчез в клубах серного дыма, оставив озадаченного Хариса в неведении относительно своей дальнейшей судьбы.

Первой жертвой диббука стала прекрасная Газаль.

 

Глава 3

в которой Самир и Гафур в Дамаске ищут нужных людей

По прошествии необходимого времени наши друзья Самир и Гафур, несомые могучими Джемалом и Амином, достигли Дамаска. Они нашли постоялый двор и первым делом позаботились, чтобы их кони были напоены и накормлены. Ибо первейшая забота путника – благополучие его коня – вернейшего друга.

После заказали они хозяину, жирному греку, трапезу и, совершив положенное омовение, к ней приступили. Хозяин сам им прислуживал, будучи очарован обходительностью их манер, равно как и блеском монет, щедро уплаченных за услуги.

После того как гости утолили свой голод, хозяин по обычаю той земли завёл с ними вежливую беседу, чтобы не только тело, но и дух гостей получил заслуженное отдохновение. Он учтиво поинтересовался причиной, по которой он, недостойный, имеет счастье прислуживать столь благородным странникам.

Наши друзья поведали ему о своих обстоятельствах. А закончив рассказ, поинтересовались, есть ли в этом городе евреи и как найти их мудрецов, чтобы испросить дорогу к Ковчегу Завета, взглянув на который они создали бы красоту, достойную взора Всевышнего, чтобы изгнать злобного демона из тела прекрасной Газали. В ответ на что Деметриос – а именно так звали хлебосольного хозяина – сказал:

– Мне понятен ваш рассказ, о благородные мои гости, и устремления ваши безо всякого сомнения весьма достойны. Евреи, конечно же, в Дамаске есть и их немало. Они славятся как искусные ремесленники, купцы и учёные. Если вы хотите встретить их мудрецов, то вам достаточно прийти в их синагогу – дом, где они молятся каждую субботу – священный для них день – и в другие дни недели. Но, прошу не покарать за дерзость, думаю я, что путь, избранный вами для достижения вашей цели, вряд ли вас к ней приведёт.

Услышав такое, друзья растерянно переглянулись и затем учтиво попросили Деметроса пояснить им сказанное. Он продолжил:

– Вижу, в земле, из которой вы приехали евреев мало или нет совсем. Потому вы с ними и незнакомы. Так знайте же, люди эти скрытны, живут замкнуто и правоверных к себе не допускают. И уж тем более близко не подпускают к своим святыням. Если вы просто так, прямо придёте в синагогу, назовёте свои имена и изложите ваши обстоятельства, то вас, без сомнения, встретят с радушием и внимательно выслушают. Но дорогу к искомому предмету не укажут. А после вашего ухода о вас и ваших намерениях оповестят все еврейские общины Сирии, Персии, Аравии, Египта и даже те, которые находятся в землях христианских. И тогда осуществить свой замысел вы не сможете, ибо везде вас будет ждать тот же приём.

– Так как же нам быть, о почтенный наш хозяин? – спросил Гафур в отчаянии.

– Об этом мне не ведомо. Одно скажу: поспешность здесь совершенно излишня. Поживите какое-то время в Дамаске, познакомьтесь с нужными людьми, в том числе и из евреев. Может быть, ваш Аллах и подскажет вам правильный путь.

Друзья согласились с суждением жирного Деметроса. Ибо что ещё им было делать?

А потому, оставив своих коней, решили они пешком пройтись по улицам незнакомого города, ведь мудрые люди говорят, что после сытной трапезы приличнее пешая ходьба, чем крепкий сон.

То была пятница, когда правоверным положено отдыхать от забот. У евреев таким днём является суббота. А начинается она в пятницу вечером, когда на небе загорается первая звезда.

Так случилось, что Самир и Гафур близко к этому времени волей случая оказались у местной синагоги. Они остановились от неё через улицу и стали наблюдать людей, входящих в этот дом, украшенный шестиконечной звездой. Большинство из них были мужчины, молодые и старые, различного достатка, но все в одинаковых белых с полосами накидках на головах. Друзья видели, как те радушно приветствовали друг друга, произнося какие-то слова, обнимаясь и глядя друг другу в глаза. И как отводили взгляд и смотрели в сторону, когда по улице рядом с ними проходил правоверный.

Увидев это, друзья оценили справедливость слов Деметроса, сказанного им в отношении тех людей и поняли, что им нужен другой, новый план. При этом Гафур по своему обыкновению вновь пал духом. На что Самир ему заметил:

– Гафур, друг мой! Сотри печать уныния со своего чела. Ибо даны нам Всевышним две головы, отличных от бараньих, четыре умелых руки и четыре неутомимых ноги. С ними мы сможем преодолеть любые препятствия, достичь любой цели. Сейчас прохладный вечер, мы с тобой в большом городе. Так зачем нам печалиться? Тревог и огорчений нам всё равно не избежать, но зачем нам самим призывать их и тем самым ослаблять свои тело и дух? Мы должны их поберечь, как берегут верного коня или острый клинок, чтобы всегда быть готовым к бою. Ведь сказано мудрыми: тело и дух человека и есть его главное оружие! А по сему давай найдём заведение, где мы сможем отдохнуть, и где есть девы, способные удовлетворить наши телесные потребности, ибо ничто так не нарушает трезвость мысли, как избыток семени в чреслах.

Так наши друзья и поступили. Они нашли заведение с женщинами, которые с охотой помогли им опустошить половые сосуды за не очень большое вознаграждение.

Утром друзья возвратились на постоялый двор Деметроса. Позавтракав под сокрушённые вздохи хозяина по поводу того, что их трудности ещё не разрешены, которые, впрочем, имели цель скрыть удовлетворение хитрого грека этим обстоятельством, они направились на базар – средоточие городской жизни.

Их план был прост. Они решили каждый по-отдельности искать встреч с людьми знающими, а может и влиятельными, и таким образом прознать какие есть возможности достижения их цели. Самир взялся посетить лавки, где торгуют украшениями из металла, справедливо считая, что с их хозяевами ему будет проще найти общий язык. Гафур же направился в сторону лавок богатых купцов.

Оба они целый день, переходя из лавки в лавку, провели в беседах с этими людьми, обсуждая тонкости своего ремесла, цены на товары, известия из дальних и не очень земель, трудные места Корана, погоду в этом году, а также другие темы, достойные упоминания в вежливом разговоре. Они знакомились с лавочниками и купцами, будто бы имея желание заключить с ними деловые отношения. Друзья были людьми уже не молодыми, опытными и осторожными – хотя Гафур и был горяч несколько более необходимого – и потому ни разу не упомянули об истинной причине, приведшей их в Дамаск.

Когда солнце закатилось за горизонт, друзья вернулись на постоялый двор Деметроса, не чувствуя под собой ног и еле ворочая распухшими от разговоров языками. Восточная беседа нетороплива, и потому за день каждому из них удалось переговорить только с двумя-тремя собеседниками, ни один из которых, впрочем, не оказался сведущим в интересующем их вопросе. Учтивая беседа всегда сопровождается щедрым угощением гостя, ибо это честь и радость для радушного хозяина. И потому наши герои к вечеру не только с трудом ворочали языками, но и остерегались туго затягивать свои пояса. Они сразу же легли спать, отказавшись от вечерней трапезы, вызвав этим неудовольствие Деметроса.

Ещё четыре дня Самир с Гафуром провели в приятных, но безуспешных разговорах с самыми разными людьми. Гафур уже был на грани отчаяния. И вот на шестой день пребывания в Дамаске, в среду, Самиру, наконец, повезло.

Около полудня он вошёл в лавку ювелира, принадлежавшую человеку по имени Харун-бен-Юсеф. Осмотрев продаваемые товары и похвалив их, ибо были они изящны и восхитительны, он представился хозяину серебряных и медных дел мастером из Акко, который путешествует по свету, замечая где есть какая красота, чтобы, вернувшись домой, отобразить её в своих изделиях и таким образом стать первейшим в Акко мастером.

Харун-бен-Юсеф, которому понравилась учтивость и обходительность манер незнакомца, спросил:

– Каковы же твои достоинства, Самир из Акко? Каков ты мастер?

– Достоинства мои велики, почтенный. Однако громко говорить о них мне не пристало, ибо уподобишь ты меня пёстрой птице, бестолково орущей на крыше сарая. Испытай меня – и дела мои скажут сами за меня!

– Твой ответ достоин мудрого, гость мой. И склонен я последовать твоему совету. Возьми же этот кусок меди, эти инструменты и сотвори тут же, не сходя с места, любое на твоё усмотрение украшение для юной прекрасной девы.

Не говоря ни слова, Самир сел за стол, на котором была наковальня, взял в руки инструменты и тут же, на глазах у хозяина, его подмастерьев и прочего люда, зашедшего в лавку поглазеть на пришельца, не отвлекаясь ни на миг, не сделав ни одного лишнего движения, сделал браслет, да такой тонкой работы, что все находившиеся там только закивали головами, да зацокали языками от восхищения.

Закончив работу, он передал браслет хозяину, который принял его с осторожность и деликатностью, словно вещь, цены не имеющую.

– Так знай же, Самир из Акко! Я живу на свете волею Всевышнего уже много лет. И более искусного мастера, чем ты я не встречал!

По тому как он сказал эти слова из ближайшей мечети прозвучал призыв к полуденной молитве. Самир и многие присутствующие в лавке должным образом совершили таяммум*, подняли руки и произнесли: «Аллаху Акбар». Однако хозяин лавки и его подмастерья этого не сделали. Тогда только Самир понял, что эти люди – евреи.

Терпеливо выждав, когда правоверные закончат молитву, Харун-бен-Юсеф продолжил:

– С сего момента ты, Самир из Акко, мой близкий друг. Ты всегда желанен в моём доме, кроме дня субботнего, когда я обязан отдыхать, славить Всевышнего и находиться в кругу моих соплеменников. Уж не обессудь. А сейчас пройдём же в мой дом, окажи мне честь, чтобы мог я явить тебе должное гостеприимство.

И, оставив лавку на подмастерьев, учтиво склонившись проводил он Самира в дом свой, бывший недалеко от того места.

Дом сей поразил Самира скудостью убранства, не вязавшейся с явным богатством его хозяина. Как только хозяин с гостем вошли, им навстречу выбежала шумная ватага детишек мал мала меньше, которые тут же бросились на шею своему отцу – а были это хозяйские дети – и стали лезть на руки к его гостю таскать его за одежду, на что их отец, впрочем, не обратил никакого внимания.

Харун-бен-Юсеф представил своего гостя домочадцам, сказав, что это великий мастер из Акко, которого надлежит принять наилучшим образом. Тут же жена его и старшие дочери стали нести блюда со всяким яствами и кувшины с напитками, а сам хозяин прислуживал Самиру за трапезой.

Когда же они насытились, а жена хозяина и его дети оставили их наедине, чтобы отдохнули они за приятной беседой, Харун-бен-Юсеф сказал Самиру:

– О Самир, мой новый друг! Ты непревзойдённый мастер по части работы с металлом. Однако в том, что касается лжи и лицемерия ты слаб, как новорождённый козлёнок. Ибо душа твоя чиста, и глаза твои лгать не умеют. Неужто ты решил, что я поверю небылице о поисках красоты, с которой ты нынче вошёл в мою лавку? Расскажи мне о твоих затруднениях! Может, я сумею помочь их разрешению?

И Самир, оценив ум и проницательность нового друга, поведал ему обо всем, что с ним приключилось с того момента, как к нему подошёл Гафур-абд-Махкам, и до времени, когда грек Деметрос отсоветовал им идти в синагогу.

Долго смеялся Харун-бен-Юсеф, услышав от Самира, что сказал грек. Успокоившись и утерев слёзы, он сказал:

– О милый мой друг! Сколь искусен ты в мастерстве, столь и наивен в жизни! Знаю я этого Деметроса. Он мошенник и пройдоха. Он специально наговорил вам этих глупостей, чтобы задержать вас подольше, и чтобы больше ваших монет перекочевало в его и без того тугой кошель!

И затем, ещё посмеявшись, добавил:

– Мы действительно скрытны, но скрытность наша порождена не нашими природными изъянами, а запретом на религиозные разговоры с иноплеменниками, наложенным нашими мудрецами, дабы защитить нашу религию от посягательств. Когда же мы видим перед собой человека с ясным взором и чистыми помыслами, мы с охотою открываем ему правду, ибо, отказав ему в этом, мы нарушим договор с Всевышним, заключённый нашим праотцом Израилем, по которому евреи обязаны нести истину другим людям. Однако должен я тебя опечалить в том, что касается искомого вами Ковчега Завета. Уж не обессудь. Ибо где он сейчас находится не известно никому из смертных. Ни в Торе, ни в Гемаре, ни в Мишне, ни в других наших книгах об этом не говорится ни слова. И мудрецы наши вам не помогут. Ибо в вопросах этой священной реликвии мы очень серьёзны. Но другое тебе скажу: любой еврей отдал бы всё своё достояние, правую руку и саму жизнь, чтобы узнать об этом месте!

– О любезный хозяин! – сокрушённо промолвил Самир. – Не означает ли это, что затея наша невозможна, и прекрасная Газаль будет насмерть поражена злым демоном?

Харун-бен-Юсеф какое-то время молчал, задумчиво глядя на гостя и раздумывая, можно ли доверить ему некую тайну. Затем решился и сказал тихо, понизив голос:

– Хочу я тебе сказать, Самир из Акко, что среди евреев есть люди, которые живут не совсем в соответствии с законом, данным нам Моше Робейну*. То есть, они его придерживаются, но при этом продолжают поддерживать сношения с силами, которые Тора отвергает.

– Ты говоришь о колдунах и знахарях? – спросил Самир.

– Называй их так, если тебе удобно. Так вот, говорят, – и Харун-бен-Юсеф огляделся и ещё больше понизил голос. – Говорят, что где-то в Багдаде живёт некий человек по имени Изат Отшельник. Он много преуспел в тайных знаниях. С Багдадскими евреями он не общается после того, как те его выгнали из синагоги за его занятия. Но если вы, иноплеменники, сможете его уговорить, может, он вам и откроет то сокровенное место, где лежит сейчас наша святыня – он должен его знать. А вы, рассмотрев её, откроете это место и нам. И тогда евреи всего мира будут благодарить вас и славить. И богатство ваше будет безмерно!

– Я согласен! Согласен ехать в Багдад и разговаривать там хоть с Отшельником, хоть с самим Сатаной! Только бы спасти красавицу Газаль!

– Я рад твоему решению. А чтобы содействовать вам в это трудном и опасном деле, я пошлю с вами моего старшего сына Менахема. Он хоть и не пошёл по моим стопам, не стал торговцем, но умён не по годам и искусен в бою.

На том они и ударили по рукам.

А утром, когда Самир и Гафур в радостном предвкушении новых приключений выехали с постоялого двора Деметроса, который сразу утратил всю свою любезность, их ждал юный всадник на вороном жеребце. То был Менахем на коне, которого звали Расул.

– – –

Дорога! Опять ты горячишь мою кровь! Прошлое, оставленное за крупом коня, и сладкая истома неизвестности там впереди за тонкой линей, разделяющей небо и землю. Горячий ветер пустыни, бьющий в лицо и секущий кожу мелкими песчинками. Ящерицы, торопливо убегающие и прячущиеся за барханами. Хищная птица, парящая в белёсом, будто выцветшем от зноя небе и ждущая моей погибели. Мерный топот копыт верного коня и грозный, но ласковый взгляд его через плечо: доволен ли ты мною, о мой любимый всадник? Удобно ли тебе? Достаточно ли резво я несу тебя к твоей цели?

В Багдад!

Глава 4

в которой друзья заключают очень странный договор с очень странным человеком

 О Багдад!

Как бы я хотел оказаться там вместе с героями моего повествования.

О Багдад!

Как хотел бы я слушать музыку его улиц! Вот шумит базар. Вот покупатель о чём-то громко спорит с продавцом, оба вертят в руках предмет торга и с пеной у рта доказывают свою правоту, тыча в него пальцами. Вот водонос, увешанный медными кувшинами с водой и медными же стаканчиками, громко предлагает утолить жажду. Вот бродячий дервиш показывает что-то интересное, собрав вокруг себя кружок зевак. Вот торговки овощами весело перекрикиваются через два ряда прилавков. Вот осёл заупрямился, встал и громко кричит – надоело нести тяжёлую поклажу. А вот раздаётся протяжный призыв к молитве, и шум стихает – правоверные совершают положенные преклонения.

О Багдад!

Как хотел бы я наслаждаться симфонией его ароматов! Сводящие с ума запахи пряностей и тут же вонь верблюжьего навоза. Запах пыли, набивающейся в нос, и едва слышное благоухание цветущих финиковых пальм. Аромат сдобной булочки с кунжутом – осторожно, горячая, только из печи! – и острый запах крови только зарезанного барана. Доводящий до голодных спазмов желудок, аромат плова с зирой и дух множества потных человеческих тел, толпой заполняющих улицы.

О Багдад!

Как хотел бы я любоваться им в знойный полдень. Летящие вверх минареты и основательные купола мечетей. Великолепие дворца халифа и плоские крыши домов простых горожан. Узкие улочки, по которым, если едет всадник на коне, прохожие должны прижиматься к стенам. Вот неторопливо, с достоинством, высоко задрав подбородок, идёт, переваливаясь с ноги на ногу, толстый богач, а в трёх шагах за ним, опустив головы, одетые с головы до пят в чёрные одежды, идут две его жены. Вот ватага полуголых мальчишек окружила прохожего, дёргают за одежду, что-то кричат, протягивают ручонки, просят денег, и не потому, что голодны, а потому, что это весело. Вот компания юношей в белых одеждах – ученики медресе* – завели лукавый разговор с девушкой, идущей от колодца с кувшином воды. Все смеются, девушка цветёт от их внимания. Ай, проказники! Ай, богохульники! Вот узнает имам – надаёт вам тростью по пяткам! Вот медленно движутся по улице трое всадников, удивлённо глазея по сторонам – явно неместные. Ба! Да это же наши друзья: Самир, Гафур и Менахем! Наконец-то прибыли!

О Багдад!

– – –

Никто из наших отважных путников здесь не был раньше. Они ехали по улицам, разыскивая, где бы преклонить голову и не уставая удивляться, глядя на этот шумный суетливый город.

Все караван-сараи были заняты, и они уже испугались, как бы не пришлось им выехать на закате за городские стены, чтобы заночевать в чистом поле. И вот когда на улицы уже стала выходить ночная стража, в одном караван-сарае утомлённый служитель открыл перед ними ворота. Там как раз остались незанятыми три места. Устало упав на тюфяки, набитые соломой, путники, перед тем как заснуть с немалой благодарностью вспоминали хитрого Деметроса и его мягкие постели из овчины.

Утром, совершив молитву – Самир и Гафур согласно Корану, а Менахем – Торе – и позавтракав каким-то отвратительным варевом, отправились на городской базар. Ибо Самир сказал: где же ещё можно узнать необходимое, как не в этом скопище пёстрого люда.

Полдня потолкавшись среди торговцев и покупателей, они встретились в центре базарной площади, у колодца. Как и следовало ожидать, ничего они не узнали об Изате Отшельнике. Гафур, как всегда, стал сокрушаться о безрезультатности их изысканий, Самир – его успокаивать, говоря, что они только прибыли, а времени у них вполне достаточно. Тут в их задушевную беседу вступил доселе молчавший Менахем, который стеснялся вмешиваться в разговоры старших – а было ему всего семнадцать лет. Он сказал:

– О умудрённые жизнью мои попутчики! Вместо того чтобы идти на базар и искать здесь отлучённого от синагоги еврея, не правильно было бы сразу пойти в ту самую синагогу, от которой его отлучили и там получить сведения о нём?

Самир и Гафуром только переглянулись, устыдившись своей недогадливости.

За словом – дело. Спустя короткое время они уже были у главной синагоги Багдада. Самир сходу направился было внутрь, чтобы встретиться с главным там человеком. Но Менахем, сделав усилие, его удержал. После чего он подошёл к хромому смердящему нищему, просившему подаяние подле ворот синагоги, и, бросив серебряную монету в его кружку, спросил:

– Не скажешь ли ты, о брат мой по вере, как мне и моим друзьям найти человека, известного как Изат Отшельник?

Сначала, когда нищий ещё не рассмотрел вопрошавшего и его спутников, на его лице появилась гримаса брезгливого отвращения. Затем, когда хромой удосужился-таки взглянуть на Менахема, на его нездешний наряд, отвращение сменилось удивлением. Когда же он перевёл взгляд на правоверных спутников еврейского юноши, удивление сменилось изумлением. Но когда взгляд его упал в кружку и он узрел в ней монету, сделанную не из меди, а из серебра, ему стало казаться, что перед ним не два араба и молодой еврей, а три прекрасных ангела господних спустились с небес дабы сделать его предвестником прихода самого Мошиаха*.

– Конечно, конечно, скажу! – поспешно залепетал нищий, спеша услужить щедрым незнакомцам до того, как его братья по ремеслу, которых тут было немало, накинутся на них, предлагая свои услуги. – Я хорошо знаю, где живёт это нечестивец и богохульник! Вам надо выйти из города через ворота, что ведут на восток, пройти три стадии пути. Там вы увидите селение. Но обойдите его стороной – там живут дурные люди. Вам лучше идти вдоль реки Дияла. Так вот, пройдёте ещё две стадии…

Тут он умолк, потому что в его кружку упала ещё одна монета. Её бросил Гафур со словами:

– Как-то ты путано объясняешь, любезный. А не проводишь ли ты нас туда сам?

– Конечно, конечно! С готовностью! – воскликнул нищий. При виде ещё одной монеты руке Самира он забыл, что хромой, и резво кинулся впереди своих благодетелей.

Друзьям пришлось попридержать прыть бывшего увечного и сперва зайти в караван-сарай за своими конями. Потом они вчетвером выехали за городские ворота. Везти смердящего проводника выпало Менахему, то ли, потому что тот его соплеменник, то ли как самому молодому.

Через короткое время они оценили мудрость Гафура, решившего взять проводника с собой, а не полагаться на его слова. В той пересечённой ручьями, да оврагами местности, через которую им пришлось ехать, сами они никогда не достигли бы искомой цели.

Наконец, отъехав уже довольно много от городских стен, они увидели впереди какие-то развалины. Проводник, попросив остановить коня, спрыгнул с него, и, показав туда пальцем, быстро пробормотал:

– Это там. Я с вами не пойду. Идите сами! – после чего с завидной резвостью исчез в ближайших кустах.

Друзья, подивившись поступку нищего, тем не менее, продолжили свой путь, и вскоре пред ними предстала полуразвалившаяся хибара и сам её хозяин, сидящий на земле, опершись спиной о стену, и что-то евший из глиняной миски, стоявшей прямо на земле меж его широко расставленных ног.

Изат Отшельник – а это был он – был полностью лыс. Его впалые щёки покрывала короткая курчавая нечёсаная бородка, в которой поблёскивали седые волоски. Его длинные худые конечности торчали из бесформенной хламиды, как ветви безлистного куста.

Он ел, быстро отправляя в рот пальцами правой руки куски чего-то на вид малоаппетитного. На своих гостей он не обратил никакого внимания ни когда они подъехали к нему на конях, ни когда они спешились. Друзья нерешительно переглянулись, и после некоторой паузы, требуемой приличиями, Самир начал разговор.

– Здравствуй, почтенный! – сказал он. – О тебе говорят…

– Врут! – коротко перебил его Изат, не удосужившись проглотить и не поднимая головы.

– Но ты же не знаешь, что… – попытался продолжить Самир.

– Всё равно. Врут. Брешут, как собаки, – сообщил Отшельник, не прекращая жевать и не меняя позы. – Никто ни черта не знает, чем я занимаюсь, а туда же – «говорят»!

– Говорят, что ты можешь помочь в наших затруднениях, – терпеливо продолжал Самир, скрывая нарастающий гнев.

– Ну, и чего надо? – скривившись, осведомился Отшельник. При этом, не проглотив, он засунул себе в рот грязный мизинец левой руки, выколупал что-то из зуба, тщательно это рассмотрел и, не глядя, щелчком отбросил прочь. Гафуру пришлось резко пригнуться, чтобы снаряд сей не попал ему в глаз.

– Нам сказали, что ты можешь указать место, где храниться сейчас Ковчег Завета, – сказал он, раздражённо, сомневаясь в справедливости сказанного.

– На кой вам сдался это старый сундук? – спокойно поинтересовался Отшельник, не отрываясь от своей трапезы.

Тут настало время возмутиться Менахему.

– Как ты можешь так мерзко отзываться об этой святой вещи? – вскипел он. – Понятно, почему тебя изгнали из синагоги!

– Что?! Изгнали? Это они-то меня изгнали? Это я их изгнал из себя! – возопил Отшельник, брызгая содержимым своего рта. – Бородатые болваны! Только и умеют трясти головами над своими книгами, как верблюд задницей! Истину, видите ли, они там ищут! Геморрой они там свой ищут, а не Истину!

Тут в беседе наступила пауза, ибо юный Менахем, на найдя более действенных аргументов, набросился на Изата с намерением наградить того парой увесистых тумаков. Цели своей он не достиг, ибо Отшельник, проявив завидное хладнокровие, быстро вознёс над собою руку, которой только что направлял кушанье в рот, и причинил нападавшему резкий удар снизу в промежность, от которого последний возопил, упал на землю и стал по ней кататься, согнувшись в три погибели и громко стеная.

Гафур бросился на помощь бедному юноше, давая ему какие-то советы. Самир же замер в изумлении.

Отшельник рассмотрел руку, поразившую противника, и удовлетворённо отметил:

– Вот и хорошо – руку вытер, мыть не надо.

Затем он постучал перевёрнутой миской о землю, вытряхивая из неё остатки кушанья, и отбросил её подальше.

– Так всё-таки, зачем вам Ковчег? – спросил он у Самира.

Самир ему ответил:

– Я вынужден согласиться с моим юным другом в его изумлении по поводу твоего отношения к главнейшей реликвии вашего народа. А может, ты просто не знаешь, что это?

– Это я-то не знаю? В следующий раз подумай, прежде чем такое сказануть! Я, что бы ты знал, Тору наизусть помню. А Ковчег этот – деревянный ящик, обитый золотом, с длинными ручками, чтобы его носить, и с двумя крылатыми мужиками на крышке. Вот! Сделали его по указке Моше Робейну, которому все его размеры якобы сам Всевышний продиктовал. Нужен он был, чтобы хранить те скрижали*, на которых были написаны десять заповедей, и чтобы туда спускался сам Бог время от времени. Как же! Будет Всевышний с каким-то ящиком возиться! Это у христиан Бог раньше плотником подрабатывал. А нашему этого не надо.

– Может, ты знаешь и то, где он сейчас? – с издёвкой спросил Менахем, к которому уже вернулась способность говорить, хотя и сидел он на земле, согнувшись и держась за ушибленные органы.

– Конечно, знаю! Это не такой уж и большой секрет! – заявил Отшельник. – Где он был, там он и остался – в Иерусалиме. Когда вавилоняне Храм осадили, пророк Иеремия его где-то в Храмовой горе спрятал. Если он вам нужен, поезжайте туда, возьмите пару лопат и копайте. Через недельку откопаете.

– Если известно, где он, то почему же его до сих пор не извлекли наружу и не представили для рассмотрения и поклонения? – спросил Гафур.

– Да кому он нужен!

– Как ты можешь такое говорить?! – опять вскипел Менахем, порываясь встать, не смотря на усилия удерживающего его Гафура. – Там же был сам Всевышний во времена Исхода!

– О мальчик, я вижу, ты в твоей иешиве* был отличником! А теперь подумай: чем наш Бог отличается от других богов? Тем, что его нельзя увидеть. Вспомни ещё такое. Кому молились те, кого Моше вывел из Египта? Вспомнил? Они поклонялись всяким статуэткам. А теперь подумай – как Моше мог им доказать, что ему помогает Бог, которого не видно? Рассказывать им про какую-то сущность, которая создала всё вокруг и существует одновременно везде, но увидеть её нельзя? Да кто бы его слушать стал! Нет, конечно, если бы он изваял истукана и сказал: вот ваш новый бог, они бы ему поверили. Но он-то этого сделать не мог! Вот и поступил по-еврейски. Сколотил ящик и сказал: смотрите – Бог здесь, внутри. Те и поверили. Такой вот нехитрый приём убеждения – вроде бы и не идол, но увидеть его можно. Теперь времена другие. Ну, найдут Ковчег, ну покажут его людям. Как твои умники из синагоги будут объяснять, что это благорастворённая во Вселенной сущность делает в таком маленьком ящике?

– Я не могу слушать твои богопротивные речи! – возмущённо заявил Менахем и отвернулся.

– Ну и не слушай! Очень надо! – Изат, обратившись к Самиру, спросил. – Так зачем, всё-таки, вам Ковчег?

И Самир после некоторых колебаний поведал об их обстоятельствах. Когда он закончил рассказ, Отшельник поинтересовался:

– Девица хоть красивая? Ну, понятно, красивая. Иначе стали бы вы в такую даль переться…

– Откуда ты знаешь, что мы издалека? – спросил Гафур.

– На ваших рожах написано. Мальчишка из Дамаска, а вы двое – откуда-то подальше, скорее всего, из Палестины. Я угадал?

– Ты бы учтивости поучился! – бросил ему Менахем.

– Да я нормально разговариваю, без ваших выкрутасов. Что и тебе советую, – огрызнулся Изат. – Вы мне лучше про девицу расскажите, про её состояние.

Самир с Гафуром, дополняя друг друга, в красках описали недвижное состояние прекрасной Газали. Отшельник внимательно слушал их. Потом задумчиво сказал:

– Похоже, на вашу барышню диббук напал.

– Кто, кто? – переспросил Самир.

– Диббук. Демон, который вселяется в людей и пожирает их души. Когда-то их много было. Но всех заточили в огненную темницу. Выходит, какой-то дурак одного выпустил… Сейчас этот диббук голодный – тысячи лет ничего не ел. Поэтому на вашу – как её там? – Газаль и напал. Он сожрёт её душу, потом нападёт на кого-нибудь ещё. А когда нажрётся, будет нападать на женщин, чтобы они ему других диббуков рожали. Да, весело тогда будет на земле, весело…

– Как же с ним справиться? – спросил Гафур.

– Да кто ж его знает… – пробормотал Отшельник, высморкался наземь, вытер пальцы о хламиду и стал палочкой чертить на земле какие-то каракули, видимо, забыв о своих гостях.

– Но нам же указали способ – показать ему красоту, достойную взора Всевышнего, чтобы он её убоялся…

– Ха! А вы, значит, решили красоту эту с Ковчега срисовать!

– Что может быть красивее, чем вещь, сделанная по указанию Всевышнего! – воскликнул Самир.

Отшельник посмотрел на него, как на неразумного младенца. Затем, ухмыльнувшись, сказал:

– Ну, допустим, это Всевышний нашептал Моше Робейну, как должен быть устроен Ковчег… Допустим. Но ведь не он же его изготовил…

– Его делали искуснейшие мастера! – перебил его Менахем.

– Какие, какие мастера? Искуснейшие? – не скрывая издёвки, воскликнул Отшельник. – Мальчик, ты не забыл, чем наши с тобой предки в Египте на хлеб зарабатывали? Они кирпичи делали. Кирпичи! Сделать какое-то количество кирпичей – вот и всё искусство!

– Не поверю, чтобы в целом народе не было и одного мастера! – не сдержал негодования Самир.

– Хорошо! Допустим, были – согласился Отшельник. – А теперь сам подумай: чтобы сделать по-настоящему хорошую вещь, что надо? Нужен хороший материал, такие же хорошие инструменты, да и мастерская не помешала бы! Откуда всё это в пустыне?

– Да, но… – начал было Самир, но замолчал.

– Хорошо. Я готов согласиться, что они таки сделали, что-то впечатляющее, раз вы настаиваете. Вот только две тысячи лет прошло – что от той красоты осталось? Позолота отвалилась, дерево жучки погрызли.

– Ты хочешь, сказать, что мы ошиблись?

– Да и, с другой стороны, посмотреть, – продолжил Отшельник, не заметив его слов. – На девицу вашу диббук напал, а она ведь красивая! Ведь нет на свете красоты большей, чем у юной девушки. Это и есть красота достойная взора Всевышнего. Уж поверьте мне – я-то знаю…

И он замолчал, нахмурившись и уставившись в одну точку, словно сам поражённый диббуком.

– Кто же нам может помочь? – не унимался Гафур, которым начало овладевать его обычное паническое состояние.

– Да никто. Я один такой, – спокойно ответил Отшельник, выйдя из оцепенения.

– Но ты же отказываешься!

– Я не сказал, что отказываюсь. Я сказал, что не знаю как. Ты пойми, чудак-человек, чёрте сколько тысяч лет прошло! Ни книг, ни записей, ни легенд, ни преданий. Прямо сейчас я не знаю, как это сделать. Думать надо.

– А это вообще-то возможно, диббука изгнать? – спросил рассудительный Самир.

– Ну-у-у, когда-то это кому-то удалось… Почему бы не повторить? – ответил Отшельник задумчиво.

– Что же тебе для этого надо? – осторожно спросил Самир. – Мы не поскупимся…

– Ой, да не тычь ты мне своё богатство! – перебил его Изат. – Деньги – довод бессильного.

– Быть может, тебе нужна какая-то услуга, которую мы можем оказать, всезнающий ты наш? – не отступал Самир.

Отшельник опять впал в задумчивость, глядя в одну точку. Друзья, между тем, затаив дыхание, терпеливо ждали. Наконец, воплощение их надежд подало признаки жизни.

– В общем так, пацаны! Поможете мне – помогу вам! – изрёк он со значительным выражением лица.

– Мы в нетерпении, – вскинулся Гафур. – Говори же!

– Задумал я тут одно дельце провернуть… Голема создать.

– Ты действительно безумен! – воскликнул Менахем. – Что ты о себе вообразил?

– Да, я ненормален! Я безумен! – вдруг заорал Изат, вскочив на ноги. – Я этого не отрицаю! Я много сил потратил, чтобы стать таким! Чтобы не быть таким тупым, надутым, спесивым бараном, как вы все!

По окончании сей тирады из глаз его брызнули слёзы, и он опустился на землю, уронив голову на руки. Довольно долго он просидел так. Гости его терпеливо молчали, поражённые произошедшей в нём переменой. Потом он поднял голову, лицо его было спокойно, хотя глаза и красны. Он продолжил:

– Правоверные не знают – я поясню. Господь создал Адама из глины, дал ему жизнь и вдохнул душу. Создал он его по своему образу и подобию. Что это значит? А значит это то, что все сыны адамовы – единственные из созданий божьих, способные к акту творения. Человек тоже может, подобно Богу оживить сделанную из глины куклу. В общем, я долго искал, и нашёл способ как это сделать. Вот только душу в неё вдохнуть нельзя…

– Твоя гордыня не знает пределов! – бросил Менахем. Отшельник, впрочем, не обратил на это внимания.

– Зачем же тебе идти на столь опасный шаг? – спросил Самир.

– Зачем? Зачем… Хороший вопрос, – к Отшельнику вернулась его обычная дурашливость. – Ну-у-у, голем может получиться очень сильный. Можно использовать как работника, или воина. Можно насоздавать целую армию и освободить Иерусалим, чтобы мы вернулись туда. А то нынешние евреи способны только желать это друг другу и то раз в году*.

– Чем же мы можем помочь? – спросил Самир.

– Одному мне с этим не справиться. Мне нужна помощь таких вот молодцов, как вы. Куклу слепить я не смогу – руки не из того места растут. Ты, мастеровой это и сделаешь, – сказал он, показав на Самира.

– Откуда ты знаешь, что я ремесленник? – удивился тот.

– У тебя пальцы зеленоватые. Ты много работаешь с медью, – пояснил Изат, затем, указав на Менахема, продолжил. – Мальчик прочитает положенные молитвы. Он чист душой. Мои молитвы Господь не примет. А ты, – он посмотрел на Гафура, раздумывая. – Ну… ты тоже пригодишься.

Трое наших друзей, отойдя подальше, устроили совещание, которое длилось довольно долго. По его окончании они сообщили Отшельнику, что готовы помочь, если тот поклянётся содействовать им до самого конца их предприятия, причём вне зависимости от того, удастся его затея с големом или нет.

Изат с лёгкостью дал требуемую клятву.

 

Глава 5

в которой друзья оживляют глиняного истукана, и чем это для них заканчивается

Пока наши путники обговаривали с Изатом Отшельником свои обстоятельства, светило дневное закончило свой путь, уступив место на небосводе светилам ночным. Друзья деликатно отклонили приглашение Отшельника заночевать в его пристанище, ибо назвать достойным жилищем эти развалины никто бы из них не решился. Они предпочли разбить лагерь на берегу протекавшего неподалёку ручья. Ночёвка прошла неплохо, если не считать необходимости поддерживать всю ночь горение костра, дабы защитить себя от атак несметных полчищ насекомых.

Утром их разбудили отнюдь не трели птиц, но ржание их коней, перепуганных странными перемещениями Отшельника. Тот с неукротимой энергией сновал между ручьём и своим жилищем, нося туда в старой дерюге глину со дна ручья. При этом он издавал какие-то звуки, которые можно было истолковать как пение.

– Хватит дрыхнуть, бездельники! – заявил он вместо утреннего приветствия, увидев, что его гости пробуждаются, после чего истошно заорал: – Подъём!!! На молитву становись!!!

– Чего разорался, полоумный? – проворчал Менахем, старательно протирая глаза.

– О-о-о! Наш мальчик, наконец, заговорил по-человечески! Молодец, так держать! Вставай, маленький еврейчик! Умывай свою рожицу, да побыстрее! Ты мне сегодня ой как нужен! – всё это он выдал на одном дыхании, не останавливая своего бега и даже успев увернуться от мелкого камешка, брошенного объектом его насмешки.

Друзья поднялись со своих одеял, разминая затёкшие члены. Совершив омовение и помолившись, они приготовили себе утреннюю трапезу, решительно отвергнув попытку Изата угостить их, так как помнили, что он ел вчера.

Насытившись, Самир попросил Отшельника пояснить цель его перебежек между домом и ручьём.

– Для невежд поясняю! – изрёк тот в присущей ему манере. – Мы сейчас будем повторять действия нашего с вами общего Всевышнего, которые тот совершал, создавая Адама. Напоминаю: он взял чистую, неосквернённую, красную глину, вылепил из неё первого человека. Но то был ещё не человек. То была лишь кукла, безжизненная и бездушная. Потом он вдохнул в эту куклу жизнь и наделил её душой. И только после этого кукла стала человеком!

– И ты собираешься сделать то же самое, – съязвил Менахем.

– Ой, только не надо острить! – огрызнулся Отшельник. – Куда мне тягаться с Самим! Квалификация не та.

– Что же ты делал в ручье? – Самир вернул разговор в изначальное русло.

– Ах, да! Меня перебили. Так вот! Чтобы совершить задуманное, то есть, создать голема, нужен такой же материал, как и для Адама – чистая, неосквернённая, красная глина. Как вы думаете, почему я поселился в этой глуши и в этой халупе? – неожиданно перебил он сам себя. – Потому, что именно здесь есть такая глина. Посмотрите!

И в подтверждение он показал уважаемому собранию свои руки. Та грязь, которой они были вымазаны, действительно имела красноватый оттенок. Будучи доволен оказанным впечатлением, он продолжил:

– А где можно найти глину, очищенную от всякой скверны? Конечно же в том, месте, где она постоянно омывается водой. А где это? Не слышу! – он картинно приложил руку к уху, как будто ожидая ответа от слушателей. – Правильно, уважаемые! На дне ручья! Вот я её и натаскал оттуда. Сейчас вода с неё стечёт и ты, мастеровой, чуть-чуть поработаешь Господом – сделаешь куклу, прообраз нашего голема.

– А дальше что? – спросил Гафур.

– А дальше… Дальше… Что же дальше?..– лицо его вдруг стало печальным, он обхватил голову руками и замер в оцепенении. Его слушатели молчали, понимая, что такие перемены состояния духа для этого человека явление обычное. Через какое-то время он вдруг ожил. – Да, дальше! А дальше мальчик прочитает эту молитву. Кстати, учи роль. Держи! – он вытащил из складок хламиды небольшой засаленный свиток и небрежно бросил его Менахему. – И когда он все прочитает, я подойду к кукле и напишу у неё на лбу слово «истина». И голем оживёт! Ну-у-у, должен ожить, то есть…

– И он будет слушаться? – засомневался Гафур.

– Должен слушаться того, кто напишет на его лбу это слово.

– А если он выйдет из подчинения, чем его можно поразить? – не унимался Гафур.

– Ничем! Он неуязвим! – с гордостью воскликнул Отшельник. – Нет, есть, конечно, один способ. Нужно как-то добраться до его лба и стереть первую букву в слове «истина». То, что останется, будет составлять слово «мертвец»*. И тогда голем снова станет простой глиной.

– А если не получиться добраться до лба? – продолжал спрашивать Гафур.

– Тогда бросай всё, бери полы халата в руки и беги что есть силы, купец! – отрезал Отшельник, дабы прекратить сомнения Гафура.

– Как ты понял, что я купец?

– Ты разговариваешь мало, но твои вопросы просты и точны. Так говорят только люди, привыкшие иметь дело с деньгами. А сейчас, мастеровой, давай начинать.

Однако Самир не торопился вставать с места. Вместо этого он спросил:

– О Изат! Осознаёшь ли ты, что призываешь меня нарушить заповедь наших религий, запрещающую создавать рукотворные образы людей и животных, дабы не уподобиться создателям языческих идолов и тем самым не подставить под сомнение существование единого Бога?*

– О Самир! – отвечал Отшельник, передразнивая церемонную манеру собеседника. – А осознаёшь ли ты, что создавать изображения и использовать их как идолы – не совсем одно и то же? Знаешь ли ты, что в дворцах правителей Персии полно тех самых запрещённых изображений. Мы не будем поклоняться этой кукле. Она нам нужна для опыта. И если Всевышний позволит нам её оживить, значит, нет на нас греха. Перестань ломаться! Пошли со мной!

Последние доводы окончательно убедили Самира, и он последовал за Отшельником к его хижине. Там, у самого порога была свалена приличная куча речной глины, с которой стекала вода.

– Вот материал, мастеровой. Приступай! – сказал Изат, глядя на Самира, с каким-то искательным выражением лица.

Самир иногда делал небольшие статуэтки, если ему их заказывали богатые греки, о чём он, правда, не распространялся. Потом он долго молился в надежде снять этот грех. Но больших скульптур ему делать не приходилось. По этой причине сейчас он испытывал известную робость. Он тянул время, не решаясь приступить к работе. Изат нетерпеливо топтался рядом. Самир решил, как он это делал перед началом серьёзной работы, уточнить все обстоятельства.

– Скажи, о Изат, в каком образе ты хочешь, чтобы я изваял истукана? Мужчины или женщины, старика или ребёнка? Он должен лежать, сидеть или стоять?

Изат задумался. Было видно, что раньше этот вопрос не приходил ему в голову. Подумав, он ответил:

– Адам, наверное, лежал перед тем, как Господь вдул в него душу. Пусть лежит! А вот в каком образе… – он опять впал в то задумчивое состояние, природа которого составляла загадку для Самира.

Изат нерешительно полез под хламиду и снял с шеи нечто, завёрнутое в тряпицу. Он положил это на ладонь, бережно развязал узелок и достал какую-то дощечку. Какое-то время он смотрел на этот предмет с невыразимой нежностью. Потом протянул, было, его Самиру, но вдруг, передумав, отдёрнул руку, пробормотав: «Вдруг не получится…». Быстро замотал его в ту же тряпицу и бережно спрятал на груди. Затем он сказал:

– Сначала сделай по твоему усмотрению. А потом… Ну-у-у, в общем, сделай мужчину, нет, мальчика примерно лет десяти.

Самир, раздумывая, что бы означала вся эта пантомима, приступил к работе.

С непривычки работа шла туго. Самир три раза лепил фигуру, и три раза её разрушал. На четвёртой фигуре он остановился, поняв, что лучше уже не сделает.

И без того кропотливая работа осложнялась суетой Отшельника, который постоянно крутился рядом и лез со всякими вопросами, да советами на манер: «А чего у него левая ступня больше правой? Мускулов ему налепи, чтоб сильный был! Он же пацан – конец ему изваяй да побольше, чтоб враги боялись!» Избавиться от него не было никакой возможности, он был назойлив, как комар.

Пока Самир работал, Менахем, сидя под деревом, разбирал письмена на ветхом пергаменте, который ему вручил Отшельник, Гафур же, находясь в ожидании, чистил и купал в ручье их коней, наводил порядок в походных пожитках.

Наконец работа над телом истукана была закончена. Осталось самое трудное – лицо. Самир корпел над ним довольно долго, старательно вылепляя каждую его черту. Труднее всего ему дались глаза, которые он старался сделать, как у живого человека.

Работу он закончил, когда солнце уже опускалось к горизонту. Он отошёл в сторону, чтобы полюбоваться со стороны плодом своих рук. Издали казалось, что на земле лежит десятилетний мальчик, отдыхающий после бурной игры. Друзья Самира подошли полюбоваться скульптурой и удостоили её автора множеством похвал.

Когда Самир, вымыв руки в ручье, вернулся к месту, где оставил своё детище, Изат уже начал обряд. Он стоял подле лежащего истукана, совершая какие-то загадочные пассы руками. Рядом с ним был Менахем с пергаментом в руках. Чуть поодаль находился Гафур, не скрывавший своего любопытства. Самир встал по другую сторону истукана так, чтобы видеть их лица.

Изат закончил совершать загадочные движения и подал знак Менахему. Тот поднёс пергамент к лицу и стал читать написанное в нём.

При первых же звуках молитвы Самир почувствовал, что в окружавшей их обстановке произошли перемены. Пространство на сто шагов вокруг как бы отделилось от остального мира.

Менахем продолжал читать молитву, ритмично раскачиваясь взад-вперёд. И с каждым новым словом место, где они находились, всё более менялось.

«… Господь, Бог Авраама, Исаака, Иакова…»

Облака над головой Самира слились в грозные тучи, которые стали быстро вращаться, опускаясь и накрывая собою место действия. В их темнеющих недрах засверкали молнии. Это происходило совершенно беззвучно. Самир не слышал ничего, кроме слов молитвы, произносимых Менахемом. И хоть языка, на котором тот говорил, он не знал, но каким-то странным образом понимал каждое слово.

«… дерево, делающее плод, в котором семя его…»

Пляшущие облака сомкнулись между собой, образуя сплошной вращающийся вихрь, пронизанный множеством молний, сверкающих разными цветами: от иссиня-белого до тёмно-багрового. В этом вихре вращались самые разные, порой неожиданные предметы: ветви деревьев, мёртвые птицы, свитки с письменами, сверкающие монеты, рыбы, шевелящие жабрами, кубки, наполненные вином, лошадиные уздечки. Самир узнал даже браслет его собственной работы. По-прежнему стояла глубокая тишина, нарушаемая лишь голосом, читавшим молитву.

«…привожу я в свидетели перед вами небеса и землю…»

К кружащимся вокруг них предметам присоединились субстанции совсем невероятные: обрывки снов пастуха, мечты юной девы, предсмертные хрипы старика, коварные замыслы предателя, мольбы приговорённого, восторги первой любви, боль роженицы, отчаяние вдовы, надежды выздоравливающего, триумф победителя… Вскоре в бешено вращающемся вихре уже было не различить, что он в себе нёс. Самир ощутил, что его грудь теперь наполнена не воздухом, хотя ему было всё равно потому, что дышать уже не надо. Было так тихо, будто уши заткнули ватой, и слова молитвы, по-прежнему произносимой Менахемом, звучали прямо в его голове.

«… открой мне врата праведности, врата к Господу…»

Вспышки молний слились в единое мерцающее разными цветами пламя, освещавшее сгустившуюся тьму. Самир перестал ощущать своё дыхание. Казалось, и сердце его замерло и перестало биться в груди. Он почувствовал удивительную лёгкость и невыразимое блаженство. Он огляделся. Истукан по-прежнему лежал недвижно на земле. Рядом с ним в трансе раскачивался Менахем, невидящими глазами глядя в пергамент и произнося слова молитвы. Изат был рядом с головой истукана, протягивая к ней руку. На его лице застыло выражение иступлённой радости. Поодаль стоял Гафур. Лицо его было безучастным. По другую сторону от истукана был он сам, глядя перед собой удивлённо расширенными глазами. Самир осознал, что душа его более не составляет единого целого с телом и остаётся рядом с ним только потому, что ангел смерти не может проникнуть сквозь плотную завесу из вращающихся молний и увести её в горние миры.

«… молю Тебя! Даруй жизнь!..»

Менахем закончил читать молитву. Изат медленно, как во сне протянул руку ко лбу лежащего истукана и написал пальцем на ещё не успевшей затвердеть глине слово «??? ».

И всё замерло. Вихрь прекратил своё вращение, остановился, превратившись в недвижный купол, накрывший их, твёрдый, как воля, и зыбкий, как счастье. Изат так и остался стоять с рукой, протянутой ко лбу истукана. Гафур более походил на бездушное изваяние, чем на живого человека. На лице Самира, которое он продолжал видеть со стороны, замерло выражение беспредельного удивления.

Единственной вещью, нарушившей неподвижность, был пергамент, выпавший из безвольной руки Менахема. Он падал медленно, плавно переворачиваясь. Наконец он достиг земли. Сначала только один его край коснулся травы. Затем весь свиток, медленно сворачиваясь в воздухе, виток за витком, мягко лёг на неё. Последним осторожно притронулся к траве маленький полуоторванный клочок на истрёпанном его крае. Ниточка, торчавшая из этого клочка, коснулась травинки. Волосок, на конце этой ниточки лёг на её шершавую поверхность. Пылинка на кончике волоска тронула мельчайшую чешуйку этой поверхности…

И время остановилось…
Мир исчез…
…нет ничего…
       …ни света, ни тьмы…
              …ни горя, ни радости…
                    …ни звуков, ни безмолвия…
                             …ни счастья, ни печали…
                                         …ни тепла, ни холода…
                                                        …ни любви, ненависти…
                                                                                                    
                                            …сначала был только Хаос и
                                            Дух Божий витал над ним…
                                     …увидев, что свет хорош,
                                    он отделил его от тьмы…
                                 …собрал воды, которые
                                 на земле под небом,
                              и тогда показалась суша…
                        …и повелел произрастать растениям,
                          дающим семена и деревьям,
                        дающим плоды...
                  …создал два тела небесных:
                    большее – для дня
                 и меньшее – для ночи…
           …призвал к жизни чудищ
            морских и птиц небесных…
      …создал скотов и гадов и всяких
       животных, на земле живущих…
…и человека по образу
и подобию своему…

Раздался Голос. Он не имел источника, звучал оглушительно-беззвучно из каждой клеточки тела Самира, из каждой травинки, росшей под ногами, с каждой звезды в далёком небе. Он произнёс всего одно слово. Самир не знал его, ибо Господь говорит на своём языке, недоступном смертным, но он сразу понял, что это были слово «Жизнь!».

Самир вновь ощутил своё тело. Купол, окружавший их, исчез. Ничего не изменилось. По-прежнему был тёплый тихий вечер. У ручья спокойно паслись их кони. Не было видно никаких следов бушевавшего здесь вихря.

Долго ничего не происходило.

Внезапно Самир почувствовал, что вот-вот что-то должно случиться.

На лице голема не дрогнула ни одна черта. Но Самир ощутил благоговейный ужас и неописуемую радость, ибо понял, что эти глаза, которые он только что вылепил сам, своими руками из куска речной глины, теперь видят!

Изат вдруг попятился. Менахем же, наоборот, шагнул вперёд, чтоб лучше видеть. Гафур пригнул голову и положил ладонь на рукоять кинжала.

Вдруг голем встал. Он сделал это быстро, одним движением, слегка перевалившись на бок и оттолкнувшись от земли рукой. С него дождём посыпались мелкие чешуйки глины, которые успели подсохнуть до того, как обряд был закончен.

Голем стоял, поворачивая голову то к одному, то к другому из присутствующих, разглядывая их своими жуткими невидяще-зрячими глазами. Затем поднёс ладони к лицу и какое-то время держал их так, будто пытаясь понять, что же они такое.

Он быстро менялся, рос. Самир помнил, какого роста был сделанный им истукан – с десятилетнего ребёнка. Но стоявший перед ним голем был значительно выше.

Первым вышел из оцепенения Изат. Он протянул руки к голему, по-прежнему разглядывавшему свои ладони, и торжественно произнёс:

– Приветствую тебя, о моё творение!

Голем опустил руки и уставился на Изата. Потом, видимо признав того, кто написал заветное слово на его лбу, шагнул к нему. Из его недр раздалось: «Ххху-р-р-грру-м-м». Это было нечто напоминавшее одновременно звериный рык и грохот падающих камней. Может он что-то хотел сказать, но что может сказать существо, лишённое души?

Изат попятился, испугавшись, что глиняное чудище его раздавит. Голем же продолжал надвигаться, рискуя наступить на своего создателя. Он заметно увеличивался в размерах и был уже на две головы выше Отшельника. Тому пришлось, повернувшись, убегать от своего творения. Голем преследовал его по пятам, оставляя на земле глубокие вмятины своих следов.

– Стой! Остановись! Велю тебе, остановись! – истошно кричал Изат, выскакивая из-под самых ступней голема, который был выше его уже вдвое.

– Ххху-р-р-грру-м-м! – грохотал голем и, уверенно шагая, шёл за своим творцом. Земля дрожала под его гигантскими ступням, от ударов его рук, которыми он размахивал при ходьбе, ломались деревья.

Менахем, пытаясь отвернуть от Изата смертельную опасность, догнал голема и, прыгнув, повис на его руке. Через мгновение он отлетел в сторону и больно ударился о ствол дерева. Гафур накинулся на чудовище с кинжалом. Но клинок только гнулся, не оставляя на теле гиганта даже царапин. Самир беспомощно метался, не зная, что предпринять.

Между тем, Изат, удирая от глиняного великана, который был выше его уже втрое, забежал за свою хижину, надеясь там спрятаться. Голем последовал за ним, однако, не обходя строение, а напролом. Через пару мгновений от жилища Отшельника осталась только груда развалин, погружённая в пыльное облако, в котором, пригнувшись, метался голем, пытаясь то ли разглядеть, то ли нащупать своего создателя.

Вся эта сцена сопровождалась жутким шумом, треском ломающегося дерева, грохотом падающих камней, гулким топотом голема, его утробным рычанием. Кони, пасшиеся неподалёку, давно в страхе разбежались.

Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы голем, споткнувшись об обломок разрушенного дома, не упал. Он уже собрался было встать и продолжить погоню, как к нему подскочил Самир и, ударив его с размаху по лбу, стёр с него букву ? .

Истукан мгновенно рухнул в кучу обломков, из которой он пытался подняться. Его падение продолжалось ничтожное мгновение, но ещё до его завершения он стал разваливаться на части. Когда всё успокоилось и пыль осела, на груде мусора, которая когда-то была домом Отшельника, лежала кучка глины, из которой при желании можно было вылепить фигуру десятилетнего мальчика.

В наступившей тишине раздался звук, которого Самир никак не ожидал услышать. Из-под развалин доносился смех. Самир с Гафуром направились в ту сторону и, растянув в стороны какие-то тряпки, обнаружили под ними Изата, который без удержу смеялся. Друзья помогли ему встать на ноги и выбраться из-под обломков. К ним подошёл Менахем, потирая ушибленный бок. При его виде Изат стал смеяться ещё больше. Он не мог остановиться и, опустившись на землю, стал по ней кататься, скорчившись и держась за живот.

Гафур, глядя на него, сначала заулыбался, а потом и сам рассмеялся. Его поддержал Самир. Последним захохотал Менахем, морщась и держась за бок. Вскоре все четверо лежали на земле, корчась и дрыгая ногами от хохота.

– Я ему: моё творение! А он мне: хурр-гурр! – хохотал Изат. – И лапищи свои ко мне тянет!

– И я тоже хорош! С кинжалом на чудовище! – смеялся Гафур. И, глянув на Менахема, залился ещё пуще. – А наш мальчик, оказывается, летать умеет!

Менахем, смеясь, взмахнул руками, будто он птица, и тут же, скривившись, схватился за бок, от чего вся компания опять дружно захохотала.

– Чему ты радуешься? – спросил Самир Изата, вытирая слёзы. – Твой опыт не удался. Создать армию и освободить Иерусалим не получится!

– Почему не удался? – с деланным возмущением отвечал тот. – Голем-то ожил! Это главное! А то, что он оказался совсем тупым… Постой! У меня тут где-то припасено…

Он вскочил с земли и, подбежав к останкам своего дома, стал в них что-то искать. Через минуту с воплем победителя он достал оттуда приличных размеров глиняный сосуд с узким горлом. Вытащив тряпичную пробку, он приложил его ко рту и долго что-то из него пил. Потом подбежал к своим гостям и, протягивая им сосуд, предложил:

– Вино из Армении! Пальчики оближешь! Угощайтесь, уважаемые!

Менахем приложился к сосуду, жадно отпив порядочное количество ароматной жидкости, после чего растянулся на траве с блаженной улыбкой на перепачканном лице.

Самир с Гафуром переглянулись, не решаясь нарушить запрет. Но Изат, присев рядом с Самиром и обняв его за плечи, всё-таки уговорил попробовать. Самиру вкус вина понравился. Глядя на него, отпил из сосуда и Гафур.

Содержимое сосуда очень быстро перекочевало в желудки четырёх друзей. Вино развеселило кровь, и вскоре между мужчинами установилась та тёплая доверительная атмосфера, которая может быть только в настоящей мужской компании.

Хоть Самир с Гафуром и путешествовали вместе уже какое-то время, друг друга по-настоящему они не знали. Не говоря уже о Менахеме, который присоединился к ним недавно, и об Изате, с которым познакомились только вчера.

Они развели костёр и сели вокруг него, рассказывая о себе, о том, где родились, о своих семьях. Они вспоминали какие-то смешные истории и вместе потешались над ними. Вместе грустили о своих потерях. Они по-настоящему знакомились, узнавая своих друзей и открывая им себя.

Среди общего веселья Самир вдруг заметил, что с ними нет Изата.

Его он нашёл неподалёку, в низинке на берегу ручья. Отшельник лежал, уткнувшись лицом в траву. Правой рукой, крепко сжатой в кулак, он размеренно колотил по земле.

Самир сел рядом с ним. Изат продолжал лежать, стуча кулаком по земле. Самир ласково погладил его по плечу и мягко сказал:

– Изат, друг мой! Ты ведь не воина хотел сделать... Ты ведь хотел воссоздать её. Любимою твою…

При этих словах Изат как-то весь обмяк, его кулак разжался. Самир, видя, что тот не хочет повернуть к нему своё лицо, продолжал:

– Зачем ты так Изат? Не надо… Мы ведь не тело любим. Тело – всего лишь оболочка. Вы ведь любим душу. А она лишь во власти Всевышнего.

При этих словах Изат вдруг задрожал и его тело стали сотрясать горькие рыдания. Самир ещё долго сидел, гладя по плечу этого странного человека, ставшего отныне его наилучшим другом.

 

Глава 6

в которой Изат уговаривает друзей отправиться к ужасным существам

… пышные волосы прекрасной незнакомки легли на лицо Гафура… Её ласковое дыхание тёплой волной накрыло его распалённую грудь… Нежными поцелуями она покрывала его лоб, щёки, губы…

Гафур открыл глаза. Амин, его верный серый Амин, длинным розовым языком лизал его лицо, стремясь пробудить своего любимого хозяина от забытья, вызванного винными парами.

Увидев вместо лика восхитительной девы лошадиную морду, Гафур испугался. Он резко сел, от чего в голове у него закружилось, и содержимое желудка изверглось наружу. Амин, услышав непонятные звуки, издаваемые хозяином, и почуяв зловоние, предпочёл отбежать в сторону. После очищения желудка Гафуру стало легче, и он огляделся по сторонам.

Его товарищи ещё не проснулись. Самир лежал на боку, положив голову на седельную сумку. Изат спал с открытым ртом, издавая далеко не мелодичный храп. Менахем завернулся с головой в одеяло, свернувшись калачиком.

Было позднее утро. Солнце поднялось уже высоко, освещая место их привала, окружающие его деревья, ручей неподалёку, на берегу которого паслись их кони, и остатки дома Отшельника с кучкой красноватой глины.

Увидев глину, Гафур тотчас вспомнил события прошлого дня: как они оживляли голема, как тот чуть не убил Изата, и как Самиру, благодаря случайности, удалось с ним справиться. Вспомнил он также длинную ночь, проведённую в задушевных беседах с друзьями.

Гафур поднялся с земли и побрёл к ручью, чтобы совершить утреннее омовение и вымыть изо рта мерзкий привкус. Совершив означенное и отдав должное Всевышнему, он, вернувшись к месту привала, стал будить своих товарищей.

Труднее всего оказалось разбудить Менахема. Вчерашние переживания и выпитое оказали на него оглушающее действие. Гафуру пришлось сбегать с кувшином к ручью, чтобы облить юношу водой, после чего тот сел и стал озираться вокруг.

После утренней трапезы, которая была приготовлена из того, что осталось у путешественников, ибо припасы отшельника погибли под развалинами, друзья уселись на траву и устроили совещание. Первым заговорил Гафур, обращаясь к Изату:

– О Изат! Помнишь ли ты о своём обещании?

– Ты имеешь в виду вашу девицу с демоном в середине? Да помню я…

– И как же ты собираешься нам помочь?

– Если честно, не имею ни малейшего представления.

– Как же так! Мы же помогали тебе!

– Да, помогали. Спасибо. И я вам помочь не отказываюсь. Просто не знаю как.

– И что же нам теперь делать?

– Есть у меня одна мысль… Но, боюсь вам она не понравится…

– Говори же! Мы хотя бы её выслушаем.

Изат помялся, не решаясь говорить дальше. Затем продолжил, тщательно подбирая слова, что ему давалось с трудом:

– Купец, ты человек состоятельный. Это видно. В своём деле ты умелый. Откуда у тебя это умение? Ты этому научился. Вернее, тебя этому научили… Кто-то знающий и умелый тебе всё это объяснял. Мастеровой у нас тоже своё дело знает, – он посмотрел на Самира. – Работа с металлом – большое искусство. Самому его освоить невозможно. Бьюсь об заклад, у него был очень хороший учитель. Правда?

– Да, конечно, меня учил мой отец, искуснейший мастер Казим-ар-Сейд, – ответил Самир.

– Уверен, он был великим умельцем. К чему я это всё говорю… Я хочу обосновать одну очень простую мысль. Если ты очень хочешь что-то сделать, но не знаешь как, надо найти того, кто тебя этому научит. И чем более искусен будет твой учитель, тем большими будут твои последующие успехи. Эта моя мысль понятна? Возражений нет?

Его внимательные слушатели кивнули, выразив согласие.

– Тогда я задам вам один вопрос, – Изат сделал эффектную паузу, во время которой все трое затаили дыхание. Насладившись оказанным впечатлением, он продолжил, понизив голос. – Как вы думаете, кто лучше всех знает, как одолеть демона?

Он снова замолчал, по очереди глядя в глаза своим друзьям. Они только озадаченно переглядывались, не понимая к чему он клонит. Первым не выдержал Гафур:

– Ладно, не томи! Говори, что задумал! Помня вчерашний твой опыт, я уже ничему не удивлюсь.

Как он ошибся! Ибо Изат с победоносным видом сказал такое, от чего у Гафура похолодели ноги.

– Лучше всех знает, как одолеть демона только другой демон!

– Ты хочешь сказать, что собираешься вызвать сюда демона? – воскликнул Менахем.

– Изат! Моя дочь умирает! Мы ждём, что ты поможешь, а ты вместо этого хочешь втянуть нас в свой очередной дурацкий опыт! – в сердцах крикнул Гафур.

Он вскочил на ноги и стал ходить взад-вперёд, кусая губы. Самир поднялся, обнял его за плечи, чтобы успокоить, приговаривая:

– Гафур, друг мой, успокойся, дай ему договорить. Пусть сначала всё объяснит, потом будем думать.

Гафур, поддавшись уговорам, сел и замолчал, насупившись и не глядя на Изата. Тот во время этой сцены даже не моргнул глазом. Выждав, когда все успокоятся, он продолжил:

– Я не собираюсь вызывать демона сюда. Мы сами отправимся к ним в гости.

– Не хочешь ли ты сказать, что собрался послать нас прямо в пасть к этим злобным существам? – опять не выдержал Гафур.

– Мастеровой, окажи милость, успокой своего друга, – и, дождавшись, когда Гафур угомонится, продолжил. – Если вы спокойно меня выслушаете, то я объясню вам то, чего вы не знаете.

Он уселся поудобнее, поджав под себя ноги, и, выждав, когда слушатели удостоят его своим вниманием, приступил к объяснениям.

– Видите ли, демоны совсем не злобные. Они и не злые, и не добрые. Они никакие. Они не знают ни добра, ни зла, ибо у них нет души. Господь сотворил их в самый последний момент перед наступлением Шаббата*. И по этой причине он не успел дать им душу. И ещё одно: если нас он создал из субстанций тяжёлых – земли и воды, – то их – из лёгких – воздуха и огня. Поэтому демоны могут по своему усмотрению оказываться в любом месте мира. И не только этого, но и потустороннего. По этой же причине они могут менять своё обличье – быть кем угодно и чем угодно. Однако большинство из них предпочитают всю свою длинную жизнь – а она длиннее, чем у нас, у людей – выглядеть как мы.

– Не хочешь ли ты сказать, что их нельзя отличить от людей? – спросил Менахем.

– Если они сами того не захотят, то нет, нельзя.

–Но ведь тогда они становятся во сто крат опаснее! – воскликнул Гафур.

– Отнюдь! Они не более опасны, чем люди. Я бы даже сказал по-другому: люди бывают намного опаснее. И я объясню почему. Демоны существа очень несчастные. У них нет души, потому они не могут, как мы, испытывать ни счастья, ни горя, ни любви, ни ненависти. Их жизнь пуста и бесцветна. И поэтому мечта каждого демона – обрести душу. Большинство из них живут, как и люди. Они рождаются, умирают, рожают детей – но всё это без настоящих чувств. При этом они, как и мы, поклоняются Господу. Причём делают это более ревностно, чем люди, ибо искренне веруют, что в награду за это Создатель наделит их душой. В этом мире или каком-то другом. Вот та причина, по которой демонов бояться не следует. Во всяком случае, большинства из них. Конечно, среди них есть такие, как тот диббук, который вселился в вашу девицу. Но ведь и среди людей есть разбойники и убийцы.

– Не хочешь ли ты сказать, что наше пребывание среди демонов может быть совершенно безопасным? – спросил Менахем.

– Нет, это не так. Среди демонов нужно быть начеку. Каждого из них одолевает стремление – заполучить душу. Оно руководит всеми их действиями. Если они молят об этом Господа, это не значит, что упустят случай, если таковой им подвернётся, извлечь душу у живого человека. Я бы не стал осуждать их за это. Это сильнее их – такова их природа.

– А как это может произойти? – снова спросил Менахем.

– По-разному. С помощью магических ритуалов, снадобий, заклинаний.

– И человек потеряет душу навсегда? – спросил Самир.

– Да нет, вроде бы можно как-то уговорить демона или заставить его вернуть душу. Это-то я и хочу узнать у них. Чтобы вам помочь. Правда, говорят, что в одном случае это невозможно – если человек отдаст демону свою душу сам, добровольно. Так что, если ваша Газаль сама отдалась диббуку, то, увы, надежд очень мало.

– И где же ты хочешь найти их? – спросил Гафур, который уже окончательно совладал с собой.

– В пустыне. Демоны живут в пустынях. Там, где они могут быть подальше от людей. Они понимают, что такое соседство может быть опасным и сознательно избегают его.

– Как я понял, нам предстоит отправиться в пустыню, встретиться там с опасными существами и уговорить их помочь нам. Так?

– Да, ты понял меня правильно.

– Ну, что ж… В таком случае нам предстоит весьма рискованное путешествие. Я, безусловно, согласен на него – речь идёт о жизни моей дочери. Но я должен спросить у вас, о мои друзья, согласны ли вы последовать за мной?

– Я иду, бесспорно! – поспешил ответить Изат, – Дома моего всё равно нет. Дело моей жизни провалилось. Не смог найти счастье для себя – хоть помогу кому-то другому!

– Я с тобой! – сказал Самир. – Я поклялся спасти Газаль. И от своей клятвы я не отступлю.

– Я с вами, – произнёс Менахем. – Мне интересно.

– Я возражаю! – сказал Гафур. – Твой отец отправил тебя с нами с одной единственной целью – разыскать Ковчег Завета. Этого не случилось. Тебе стоит вернуться домой.

– Да, мальчик, возвращайся домой, – сказал Изат. – Это путешествие может быть смертельно опасным. А ты ещё молод.

– Нет! Не согласен! – возмутился Менахем. – Я уже не ребёнок! Я вполне могу постоять за себя! И я не боюсь! Вы мои друзья, я еду с вами! Всё! Вы от меня не отделаетесь! Не надейтесь!

Никто не нашёл, что на это возразить.

Сборы были недолгими. Путешественники оседлали коней, погрузили на них свои припасы. Изату удалось извлечь из развалин только небольшой мешочек с монетами – всё его состояние. Остальное его имущество было безвозвратно испорчено.

Друзья сели на коней и отправились в Багдад, чтобы там пополнить запасы и подготовиться к трудному путешествию. Изат, сидя на Расуле позади Менахема, покидал своё бывшее пристанище без видимого сожаления. Лишь когда они проезжали мимо кучки красноватой глины на развалинах дома, он, обернувшись, глянул на неё, и ехавшему сзади Гафуру показалось, что его глаза как-то странно блеснули.

Дорогой до Багдада в предвкушении новых приключений друзьями овладело весёлое настроение. Гафур мурлыкал про себя какую-то песенку, Самир нашёптывал услышанные в юности стихи, Изат же с Менахемом устроили перебранку. Менахем, стремясь подхлестнуть Расула, случайно ударил Изата по ноге. Тот заорал:

– У тебя глиняные руки!

– У тебя ноги криво растут! – мгновенно парировал Менахем.

– Молокосос!

– Мудрец немытый!

Гафур стал прислушиваться, готовясь повеселиться.

– Да! Я немытый. Но я – мудрец! – возразил Изат. – А ты недоделка!

– Старое трепло!

– Маменькин сынок!

– Деревенщина!

– Несчастье ходячее!

– Пустозвон!

– Птенец желторотый!

– Чучело немытое!

– Говнюк!

– Седалище с ручкой!

– Ух ты! А как это? – искренне удивился Изат.

Раздался грохот – Самир от смеха вывалился из седла и хохотал, лёжа на земле, под удивлённым взглядом Джемала. Менахем мелко трясся, обхватив шею Расула. Гафур смеялся так, что у него заболел живот. Один Изат сохранял невозмутимость. Как ни в чём ни бывало он изрёк:

– Правоверные, вы чего? Да не обращайте вы внимания! Это всё наши еврейские разговорчики. Вы просто к ним не привыкли! – и, отвесив подзатыльник Менахему, заявил ему: – Эй ты, который с ручкой! Давай подгони свою клячу! А то мы в Багдад доберёмся только к завтрашнему утру!

И процессия продолжила свой путь в том же беззаботном настроении.

В Багдаде друзья остановились на уже знакомом постоялом дворе. Весь следующий день они потратили на подготовку к путешествию. Гафур с Самиром закупили провиант, купили походный шатёр и четырёх мулов – одного для Изата, который плохо держался в седле и на лошади далеко бы не уехал, и трёх, чтобы они везли их поклажу. Изат же с Менахемом весь день провели в разговорах с знающими людьми, пытаясь определить направление дальнейшего пути.

В конце концов, после долгих сомнений они решили направиться в Сирийскую пустыню туда, где на день пути южнее дороги между Багдадом и Дамаском среди лавовых полей и солончаковых болот находятся развалины древнего города Каср-эль-Бурку. Изат решил, что это безлюдное место должно быть идеальным пристанищем для демонов.

Итак, наутро следующего дня небольшой караван, состоящий из трёх коней и четырёх мулов, вёзших наших путешественников и их поклажу, выехал из городских ворот Багдада по старой Дамасской дороге.

– – –

Снова вперёд! Снова дорога! Снова горячий ветер, бьющий в лицо! Снова громкое дыхание моего коня и мерный топот его копыт! Что не даёт мне сидеть на месте? Что гонит меня туда, за волшебную линию горизонта? Надежда… Робкая надежда… Маленькая, как моя слезинка, и огромная, как моя фантазия.

 

Глава 7

в которой друзья, совершив полное опасностей путешествие, оказываются в обиталище существ, живущих вне времени

К полудню наши путешественники догнали караван, который следовал в Дамаск. Они к нему присоединились, уплатив щедрое вознаграждение караванщику. Это было необходимо, чтобы обезопасить себя от обитавших в тех местах разбойников, которые грабили проезжих, отбирая у них не только имущество, коней, верблюдов, но часто и саму жизнь.

В разумности этого решения они убедились на следующее же утро, когда, снявшись с привала и тронувшись в путь, наткнулись на кочевое племя, промышлявшее в той местности разбоем. Хорошо, что караванщик был знаком с их эмиром и даже приходился ему дальним родственником. Всё ограничилось тем, что караван провёл полдня в окружении вооружённых до зубов людей самого свирепого вида, после чего со всех собрали некоторую сумму для уплаты отступного, и к вечеру путешественники двинулись дальше.

Через два дня, пополудни, наполнив бурдюки водой у колодца Хабари-эль-Хафайра, наши четверо друзей тепло попрощались с караванщиком, поблагодарив его, свернули с наезженной дороги и направились на юго-запад.

Цепочка каравана скрылась за горизонтом, и наши четверо друзей остались одни. Они ехали молча. Их охватило глухое тянущее ощущение тревоги. Откуда оно взялось? Может, от осознания оторванности от других людей? Может, от предчувствия неведомых опасностей, которые поджидали впереди? А может, уныние наводила однообразная растрескавшаяся серая почва, покрытая скудной высохшей растительностью? Тревога передалась их коням. Те шли шагом, понуро опустив головы и пугливо озираясь по сторонам.

К вечеру поднялся юго-западный ветер, дувший из Аравии – самум. Он был очень горячим и нёс множество мельчайших песчинок, которые проникали в поры кожи, вызывая сильное жжение. Хотелось чихать и кашлять, глаза невыносимо пекло. Пришлось спешиться. Ветер был такой силы, что поставить шатёр не удалось. Друзья замотали головы животных тряпками, чтоб защитить их глаза и носы, заставили лечь на землю. Сами с головой завернулись в бурнусы и легли рядом.

Когда ветер стих, путешественники поднялись с земли. Со всех щелей их одежды сыпался мелкий белый песок. Он набился в носы, рты и уши. Глаза покраснели и, казалось, распухли, да так, что больно было моргать. Тщательно сберегая воду, путешественники умылись и напились. Напоили и вычистили своих четвероногих друзей. Несмотря на омовение, все открытые участки кожи чесались, глаза неимоверно пекло. Облегчение принесла мазь, купленная в одной лавке в Багдаде по совету опытных людей, бывавших в пустыне.

Уже смерклось, когда друзья поставили шатёр, и повалились на одеяла, забывшись тяжёлым тревожным сном.

Наутро Гафур проснулся от того, что услышал доносившиеся снаружи какие-то звуки. Чуть отодвинув полог шатра, он осторожно выглянул.

Было раннее утро. Небо затянула мутная дымка, сквозь которую с трудом проглядывало багровое солнце. Два одетых в чёрное человека очень маленького роста с сильно обветренными морщинистыми лицами осматривали их пожитки. Делали они это очень осторожно и как-то боязливо. К вещам они прикасались не руками, а бывшими у них короткими кривыми палками.

Гафур тихонько кашлянул. Незваные гости обернулись и замерли, глянув на него маленькими, глубоко запрятанными глазками. Затем один из них испуганно встрепенулся, бросил в Гафура свою палку, впрочем, не попав, и оба они убежали, молниеносно скрывшись за ближайшим холмом. Гафур выскочил из шатра и что есть силы устремился за ними. Но когда он оббежал холм, там уже никого не было. На твёрдой серой почве не осталось и следов. Гости как сквозь землю провалились.

Гафур вернулся в шатёр и рассказал разбуженным товарищам о неожиданном визите. Сразу же посыпались предположения о том, кто бы это мог быть. Друзья терялись в догадках. Менахем робко предположил, а не были ли это те самые демоны, которых они разыскивают. Его предположение было встречено молчанием. Никто не решился возразить.

Друзья позавтракали, свернули шатёр, погрузили свои пожитки на мулов и отправились дальше.

Местность на их пути не менялась. Вокруг, сколько было видно глазу, простиралась унылая серая холмистая равнина, поросшая скудной растительностью. Дороги не было. Они выдерживали направление, ориентируясь по солнцу, которое только угадывалось в небе, затянутом мутной дымкой.

Через несколько часов пути путешественники увидели впереди жильё. То было нечто похожее на лагерь кочевников-бедуинов – несколько десятков жилищ самого невообразимого вида. Жилища эти следовало бы назвать шатрами, ибо их устройство было таковым, чтобы можно было быстро разобрать и собрать в другом месте. Сделаны они были из предметов различного происхождения. Их основу составляли кривые палки, а крышу и подобие стен – верблюжьи и овечьи шкуры, куски материи, старые ковры. Во всех шесты, поддерживавшие крышу, были вымазаны кровью. Причём, кровь эта была свежей, даже не засохшей. У порога нескольких самых больших шатров лежали трупы свежезарезанных баранов и козлов. Внутри самих шатров горело множество масляных ламп. Однако не это вызывало наибольшее удивление – нигде не было видно самих обитателей этих жилищ.

Друзья продвигались вперёд в леденящей кровь тишине, нарушаемой только топотом копыт их коней, которые пугливо озирались на видневшиеся повсюду пятна свежей крови и мёртвых животных. Они прошли весь лагерь, и ничто не нарушило эту тишину.

Обитателей лагеря они обнаружили, выйдя с его противоположной стороны. За последними шатрами была небольшая площадь с колодцем в центре. Там, сразу за колодцем, и были эти люди. Все как один одетые в чёрное, они лежали на земле лицом вниз с протянутыми навстречу путникам руками. Их было много – около сотни. Они не двигались, не издавали никаких звуков. Трудно было сказать, живы ли они, или их постигла та же участь, что и животных в лагере. Хотя здесь крови видно не было.

Путешественники остановились в нерешительности. Гафур, превозмогая оторопь, слез с коня и осторожно подошёл к ближайшему лежащему на земле мужчине, чтобы, пощупав пульс, понять, жив тот, или нет. Когда ему уже оставалась пара шагов, тот внезапно вскочил и, упав на колени и протянув к нему руки, стал низко кланяться и что-то громко причитать на непонятном языке. Через мгновение все бывшие там люди поступили точно также. Площадка вокруг колодца наполнилась ужасающим шумом, состоящим из криков, причитаний и стенаний. В них слышался суеверный, безотчётный страх, который эти люди явно испытывали перед четырьмя друзьями. Гафур отпрянул, испугавшись. За его спиной кони от страха захрапели и, едва не сбросив всадников, стали пятиться.

Друзья старались унять коней, не зная, что им ещё следует предпринять. Гафур попытался было что-то сказать этим людям, чтобы их успокоить. Но при первых же звуках его голоса передние их ряды шарахнулись в панике, наступая на задних. Шум и неразбериха только усилились.

Гафуру стало по-настоящему страшно. Он знал, на что способна толпа насмерть испуганных людей. Сделай он неосторожное движение – и их желание бежать сменится яростью. И тогда его и друзей разорвут в клочья.

Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не случайность. Самир, у которого от волнения пересохло во рту, снял со своего седла флягу с водой и отпил пару глотков. Увидев это, один из людей в чёрном вдруг прекратил причитать и, указывая пальцем на Самира, что-то резко крикнул. Наступила тишина, которая вскоре сменилась ликующими воплями. Все люди в чёрном – мужчины, женщины, дети, старики – вдруг разом вскочили с земли и ринулась на насмерть перепуганных путешественников, окружив их плотным кольцом. Со всех сторон тянулось множество рук, которые трогали, щупали, хватали друзей за одежду, руки, волосы. Испуганные кони метались среди этих людей, наступая на них и калеча.

Так продолжалось довольно долго, пока один из них – низенький старичок с длинной седой бородой и зычным голосом – громкими криками не навёл некое подобие порядка. Друзей стащили с коней на землю и, взяв под руки, повели в лагерь. Там их затолкали в самый большой шатёр, возле входа в который лежали четыре козлиных туши. Вместе с ними в шатёр вошли ещё пятеро пожилых мужчин, среди которых тот старичок был, по-видимому, главным. Друзей силой усадили на ковры, которые были неплохой работы. Наступила тишина, нарушаемая шумом множества голосов, доносившимся снаружи.

Старичок что-то сказал, приложив руку к груди и церемонно поклонившись. Потом он замер, ожидая ответа.

– Его зовут Абдулмалик. Он вождь этого племени, – сказал товарищам Изат. И пояснил: – Когда-то в молодости я общался с кочевниками и немного знаю их наречие.

Изат медленно, тщательно подбирая слова и помогая себе жестами, вступил в беседу с Абдулмаликом. Его товарищи терпеливо ждали, переводя недоумённые взгляды с одного собеседника на другого. По прошествии некоторого времени те церемонно поклонились друг другу и Изат, повернувшись к друзьям, стал говорить:

– Наши предположения оказались правильными. В этой местности, куда мы заехали, и по которой уже долгое время кочует это племя, действительно живут демоны. Где? Точно они не знают. Но они их очень боятся. Когда их дозорные увидели нас, то решили, что мы и есть эти самые демоны. Этим и объясняется столь тёплый приём. Они поступили в соответствии со своими суевериями – ушли из своих жилищ, предоставив их в полное распоряжение демонам, то есть нам, оставили там зарезанных животных, чтобы мы насытились и не тронули их самих, вымазали жилища кровью и зажгли в них огни, чтобы мы их не разрушили.

– Как они поняли, что мы люди? – спросил Самир.

– А вот это как раз интересно! Оказывается демоны, созданные из лёгких субстанций – воздуха и огня – не нуждаются в воде. Они никогда не пьют. Когда эти люди увидели, как ты пьёшь воду, то поняли, что ошиблись. Теперь они пригласили нас погостить здесь. Хотят исправить свою ошибку. Отказываться нельзя. Обидятся – убьют. Да! И не стоит им говорить о нашей настоящей цели. Узнают, кого мы ищем – нам не жить. Я им сказал, что мы едем в порт Яффо и сбились с дороги.

Путешественникам был оказан отменный приём. Неподалёку от лагеря, за холмами паслось довольно большое стадо, немалая часть которого была использована для устройства праздника, длившегося три дня.

На четвёртый день наши друзья сердечно распрощались с Абдулмаликом и покинули гостеприимных кочевников. Их мулы еле шли, прогибая спины под огромным количеством даров. Передовой дозор кочевником полдня ехал рядом, указывая правильную дорогу на Яффо. И лишь через полдня после того, как кочевники отправились домой, убедившись, что их действительно нет рядом, наши путешественники свернули на юг, чтобы двигаться по заранее намеченному маршруту к развалинам Каср-эль-Бурку.

Местность изменилась. Теперь путешественники двигались по ровному, как стол плато без единого холмика. Серая растрескавшаяся почва сменилась тёмной, почти чёрной каменистой, с очень неровной поверхностью. То были поля лавы, давным-давно извергнувшейся из недр Земли и застывшей в виде причудливых волн химерного каменного моря. Лошадям было трудно идти по такому грунту. Путешественники спешились, распределили поклажу между всеми животными равномерно и повели их на поводу. Исчезли всякие признаки живого. Больше не встречалась даже чахлая пустынная растительность. Пропали змеи и ящерицы, раньше сновавшие вокруг. Густая дымка, закрывавшая небо, превратилась в плотную сизо-молочную мглу, сквозь которую солнца уже не было видно.

На следующий день местность начала понижаться, стали попадаться заболоченные места. Это были мёртвые болота. Вода в них была густой, чёрно-сизой и очень солёной. По берегам её окружали широкие серо-белые полосы соли. Сами болота покрыты мёртвыми останками странной, не виданной ранее растительности. Часто на ней попадались трупы птиц, по-видимому, пролетавших мимо, спустившихся, чтобы напиться, и умерших от выпитой ими отравленной воды. Болота издавали ужасающее зловоние, распространявшееся в безветренном воздухе далеко вокруг.

На путников навалилось чувство гнетущей тоски, терзавшее душу, от которого тупо ныло в груди. Гафур всё чаще ловил себя на мысли, что не понимает, где находится и зачем он здесь. Хотелось лечь на эту твёрдую почву, закрыть глаза и перестать дышать. Если бы не постоянные подбадривания Самира, он, наверное, так бы и сделал.

Это тягостное состояние передалось и животным. Они понуро брели, неохотно переставляя ноги и не глядя по сторонам. К концу второго дня пути по этой местности пал один из мулов. Безо всякой видимой причины. Вдруг все четыре его ноги подкосились, и он опустился на землю. Когда путешественники к нему подошли, он уже не дышал. Какие-то странные мертвенно-бледные, почти прозрачные жучки, взявшиеся невесть откуда, тотчас полезли в его уши, ноздри, открытый рот с вывалившимся языком. Путешественники разделили его поклажу между другими животными и пошли дальше. Когда они уходили, то слышали какие-то шуршащие звуки, доносившиеся от трупа. Они не решились обернуться, чтобы узнать, что это было.

Путники брели этой мгле, будучи словно в полусне. Им не хотелось ни есть, не пить. Не хотелось дышать. Они больше не обращали внимания на окружавшую их обстановку. Когда к полудню третьего дня они прошли мимо какой-то неподвижной, похожей на человеческую фигуры, то даже не обратили на неё внимания. Не заметили они и того, что, когда они проминули её, фигура исчезла.

Гафур брёл вперёд, ведя на поводу хрипящего Амина. Он не отдавал себе отчёт, была ли это мгла вокруг него или сгустилась только в его сознании. Он ничего не видел, не чувствовал, не понимал. Не осознавал, идут ли рядом его друзья, или он бредёт здесь один. Не удивился, не испугался, когда чья-то рука мягко взяла его под локоть и повела за собой, а другая рука вынула из его безвольных пальцев повод и повела его коня. Он покорно пошёл за своим провожатым, полностью отдавшись его воле. Позволил себя усадить на что-то мягкое. Когда в его рот полилась какая-то жидкость, безропотно её проглотил.

Затем он впал в забытьё…

– – –

Гафур открыл глаза. Мглы перед глазами больше не было. Он сел. Кто-то находился рядом. Они смотрели на него.

Он огляделся. Присутствующие были одеты в одежду, к которой он привык. Их лица были правильными и, даже красивыми. Но всё же, что-то в них было не так.

Не таким был их взгляд. Они смотрели на него молча, внимательно, пристально, не мигая. В их глазах не было выражения. Только внимание. Спокойное, безучастное, бездушное внимание.

Люди так смотреть не могут…

– Ты прав, Гафур. Мы не люди. Мы те, кого ты искал. Мы демоны.

Голос был спокойным, без выражения, не тихим и не громким. Он принадлежал одному из присутствующих – тому, кто выглядел, как мужчина средних лет с чёрной с проседью бородкой и густыми чёрными бровями.

– Меня зовут Исхак-бен-Салих. Я в этом месте главный.

– Где мои друзья? – обеспокоился Гафур.

– Не беспокойся. Они здесь. С ними всё в порядке. Здесь, в этом месте, вы находитесь под моей защитой. С вами ничего не может случиться. Я клянусь тебе в этом именем Вечного. А клятва демона нерушима.

Гафур опять огляделся. Он сидел на богато убранном невысоком ложе, которое стояло посреди средних размеров комнаты. Вокруг него на полу, поджав ноги, сидели демоны. Всего их было десятеро. Все – мужчины.

Он оглядел себя. На нём была новая добротная, хотя и без роскоши, одежда. Его ноги, которые он стёр, шагая по лаве, были тщательно перевязаны и обуты в мягкие сапожки. Голова его была ясной, тело не чувствовало усталости.

– Где я? Сколько я здесь нахожусь? – спросил он озадаченно.

– Ты в том месте, которое искал, – ответил Исхак-бен-Салих. – Где оно, и сколько ты здесь находишься – неважно. В местах, где живём мы, демоны, пространство и время – понятия нечёткие. Ибо для нас они не имеют значения. Мы – существа протяжённые. Можем существовать, где и когда захотим.

– Как ты знаешь, что я думаю?

– Поверь, это не сложно. Все твои мысли легко читаются на твоём лице.

– И всё же, где мои друзья?

– Ты, наверное, проголодался. Пойдём, тебе надо подкрепиться.

Гафур, последовав приглашению, поднялся с ложа. Его хозяева только что сидели вокруг него, но теперь они уже стояли. Когда они успели встать, он не заметил.

Следуя за Исхак-бен-Салихом, Гафур вошёл в соседний зал. Там посередине стоял большой стол, уставленный яствами. За ним среди других демонов уже сидели Самир, Менахем и Изат. Их лица были не то, чтобы испуганные, скорее озадаченные. Гафур поздоровался с друзьями и сел за стол.

Началась трапеза, которая проходила в полной тишине. Демоны ели молча – это, по-видимому, было их обычной манерой. Люди же стеснялись нарушить тишину.

Гафур заметил, что вино и кубки для него стояли только рядом с ним и его друзьями. Еда же у них и демонов была одинаковой и вполне обычной.

После трапезы демоны, вежливо откланявшись, тихо удалились, оставив своих гостей одних. Те устроили совещание.

– Кто-нибудь может мне объяснить, где мы находимся? – спросил Менахем.

– То, что мы у демонов – это точно. Но где это место, не имею представления, – сказал Изат.

– Давайте сравним, что мы знаем, – предложил Самир. – Помню, как я шёл в каком-то тумане, потом кто-то мне дал что-то выпить, и я уснул. Проснулся – рядом со мной Исхак-бен-Салих и ещё девять демонов. Он обещал, что с нами ничего не случиться, и привёл меня сюда. А здесь вы все уже сидите.

– Постой! Это я пришёл сюда последним из вас! – воскликнул Гафур.

– Нет, я! – сказал Самир.

– А, по-моему, это был я, – сказал Менахем.

Друзья замолчали, смущённо переглядываясь.

– Да, дела... – озадаченно произнёс Изат. – Интересно, они специально нас дурачат, или таково свойство этого места?

– Они, похоже, и мысли читать умеют, – сказал Гафур.

– И мне так показалось, – подтвердил Менахем.

– Что будем делать? – спросил Гафур.

– А что тут сделаешь? Ничего, – ответил Изат. – Подождём, посмотрим, что будет дальше. Всё равно мы в их полной власти… Надо как-то их убедить помочь нам с диббуком…

Дверь отворилось, и вошедший молодой демон, обратившись к Гафуру, сказал:

– О Гафур! Почтенный Исхак-бен-Салих, спрашивает: не желаешь ли ты встретиться с ним для приятной беседы?

– Безусловно! Веди же меня к нему! – ответил Гафур и, не без некоторого опасения, последовал за провожатым.

Его провели по длинной анфиладе комнат. Он обратил внимание, что обстановка обители демонов было богатой, но даже без намёка на изящество. Хозяева явно отдавали предпочтение пользе вещей пред их внешним видом. Впрочем, это было понятно: для существ без души красота не имеет значения.

Наконец, его привели в небольшой покой, и провожатый, предложив ему сесть, удалился. Через недолгое время появился и сам Исхак-бен-Салих. Именно появился, ибо Гафур не заметил, как тот вошёл. Хозяин сел напротив гостя и начал разговор без околичностей:

– А теперь расскажи мне, Гафур, о тех обстоятельствах, которые заставили тебя и твоих спутников, забыв о смертельной опасности, прибыть сюда, в обиталище существ вам, людям недружественных.

– Но ты же сам, почтеннейший, можешь прочесть мою историю в моих мыслях!

– Да, я могу это. Но делать этого я не буду. Нам это запрещено. Такое заклятие наложил на нас мудрейший царь Соломон. Я лично ему присягнул в этом. Нарушить присягу я не могу.

– Как давно это было! Ты столько живёшь на свете?

– Я уже пытался тебе объяснить, что пространство и время для нас значения не имеют. Со мною царь Соломон разговаривал только что, хотя он ещё и не родился. Ты не поймёшь этого, не старайся. Так начни же свой рассказ.

И Гафур, теряясь под внимательным взглядом Исхак-бен-Салиха, начал рассказывать. Он рассказал, как вернувшись домой из поездки, обнаружил свою дочь Газаль без памяти, как, испытывая глубочайшее отчаяние, пытался её оживить, как узнал о причине своего несчастья, как познакомился с Самиром и они вдвоём выехали в Дамаск, а там к ним присоединился Менахем, как они познакомились с чудаком Изатом и помогали ему оживлять голема.

Пока он говорил, дверь тихонько открылась и в комнату вошла девушка. Она присела рядом с Исхак-бен-Салихом, слегка коснувшись его рукой. Тот знаком прервал Гафура и сказал ему:

– Знакомься, это моя дочь. Её зовут Адара. Её бабушка была человеком. Ей интересно посмотреть на тебя, её возможного родственника. А теперь продолжи свой рассказ.

Гафур стал говорить дальше, но внимание его теперь было приковано к прекрасной деве, сидящей перед ним.

На вид ей было лет двадцать. Она была невысокой, очень стройной, ладно сложенной с небольшими, но приятного вида формами, различимыми под одеянием. Её правильное лицо со слегка выступающими скулами, обрамляли густые волнистые темно-русые волосы, которые она носила незаплетёнными в косу, небрежно перебросив через левое плечо.

Её глаза были божественно прекрасны. Они были небольшими, самую малость раскосыми, очень красивого разреза, со зрачками чайного цвета. Хотя не сами глаза привлекли Гафура, а то, как они смотрели на него. Они смотрели так же внимательно и изучающее, как и у других демонов. Но всё же… Всё же, в их взгляде было что-то ещё… В них был вопрос… Да-да вопрос! И, даже, не вопрос, а только намёк на него. Они как бы хотели спросить: кто ты, незнакомец, каков ты, будет ли мне с тобой хорошо, сможешь ли ты сделать меня счастливой? Гафуру казалось, что эти глаза смотрят прямо в его душу, видят не оболочку зрелого мужчины, а того пылкого юношу, с нежным сердцем, который живёт внутри неё.

Гафур смотрел в эти глаза, не в силах отвести взгляд. Девушка тоже его не отводила, глядя на Гафура открыто и доверчиво. Её отец заметил это и, склонившись к её уху, что-то шепнул. Она грациозно встала и, поклонившись, вышла из комнаты, обдав Гафура лёгким ароматом бергамота.

Гафур, глядя, как за ней закрывается дверь, вдруг почувствовал, что к горлу подступил комок, на глаза навернулись слёзы. Ему стало страшно, что он её больше никогда не увидит. И до боли обидно, что столько лет прожив на свете, он её встретил только сейчас…

Гафур через силу довёл свой рассказ до конца. Исхак-бен-Салих видел его состояние, но ничего не сказал по этому поводу. Когда Гафур закончил, он произнёс:

– Я понял тебя, Гафур. Ты ждёшь от меня совета, и я дам тебе его. Но не сейчас. То, что случилось с твоей дочерью, очень серьёзно. Диббуки – хищники. Уговорить такого покинуть свою жертву – очень сложно. Вытащить из неё силой – крайне опасно. Он может, зацепившись, вывернуть наизнанку её душу, и она станет чудовищем. Да и дело здесь даже не в том злосчастном диббуке. То, что он смог вырваться из огненной темницы, может означать, что весы, на которых Истинный непрерывно взвешивает всё добро и зло в нашей Вселенной, выведены из равновесия. Мы должны установить, так ли это. И, если это так, понять, как это равновесие восстановить. Как только оно восстановится, с диббуком можно будет справиться. Дело это долгое. Так что, вам придётся подождать.

– Правильно ли я тебя понял, о почтенный? Не ты ли ещё недавно мне говорил, что вы, демоны существа протяжённые, и пространство и время для вас значения не имеют? Ты только что беседовал с великим Соломоном, который для меня умер полторы тысячи лет назад, а для тебя ещё не родился! Так почему же ты не можешь решить эту задачу так, чтобы нам не пришлось ждать? Ведь дочь моя умирает!

– Боюсь, нам это не под силу. Диббук не просто вырвался из огненной темницы. Он перешёл в ваш мир, в ваше время. И нам теперь придётся действовать там же. А пока вы же будете гостями этого места.

– Тогда может, нам лучше будет отправиться в обратный путь, чтобы быть ближе к Газаль, к тому времени как вы найдёте ответ?

– Нет. Об этом не может быть и речи. Вы останетесь здесь. Если ответ нами будет найден, твоя дочь будет спасена, где бы ты в это время не находился. Если нет – ты всё равно ей ничем не поможешь. А сейчас, прости, я должен удалиться. Желаю приятно отдохнуть в нашем обиталище.

Исхак-бен-Салих встал, показывая, что беседа закончена.

Гафур вновь присоединился к своим друзьям. Они обменялись впечатлениями, всё более недоумевая. Каждый из них искренне считал, что молодой демон, обратился именно к нему и именно его первым увёл от товарищей и привёл к Исхак-бен-Салиху. Каждый из них имел беседу с ним, причём в одно и то же время. Каждый из них видел Адару, но описывал её по-своему. Менахему она показалась средних лет женщиной, похожей на его мать. Самир утверждал, что ей лет двенадцать. Изат же видел женщину в чадре.

Гафур сказал только, что видел двадцатилетнюю девушку. А сам подумал: каждый из его друзей увидел в Адаре только ту её часть, которую смог увидеть. Менахем, только недавно вышедший из-под опеки матери, увидел способность к материнству. Самир – ребячливую непосредственность. Изат, чей пытливый ум везде искал загадок, – тайну. Он же сам, Гафур – единственный, кто смог увидеть её всю – доброе, нежное, ласковое существо, жаждущее любви и готовое быть своему избраннику и матерью, и ребёнком, и тайной...

Друзьям оставалось только смириться со своей участью и остаться в этом странном месте – обиталище демонов. Надо сказать, что хозяева сделали многое, чтобы их гости не ощущали себя пленниками. Еды и питья было вдоволь. К их услугам была обширная библиотека. Часто звучала музыка, хотя музыканты всегда оставались невидимыми. У каждого из друзей появился один или несколько собеседников-демонов. Именно собеседников, ибо друзьями существа без души стать не могли никак. Эти демоны очень тонко определяли, что по-настоящему интересует их гостей, и умело, ненавязчиво беседовали с ними об этом. С Менахемом они обсуждали трудные места из Торы, приводя его в изумление оригинальностью своих трактовок. Самир, беседуя об искусстве, открывал для себя новые грани совершенства, невиданные им ранее воплощения красоты. Изат же, пребывая в постоянных жарких – с его стороны – дискуссиях о природе вещей, то и дело поражался сложности мироустройства и собственному невежеству.

Гафур предпочитал обсуждать вопросы разумного устройства общества. И много в этом преуспел со своими собеседниками. Однако естество его как бы раздвоилось. Ум его участвовал в мудрых разговорах, но сердце его тосковало об Адаре. Её образ постоянно был перед его глазами.

Он стал уединяться, избегая как своих друзей людей, так и собеседников демонов. В такие минуты он бродил по бесконечным анфиладам комнат в надежде встретить её, единственную, что занимала его мысли. Днём, что бы он ни делал, с кем бы ни разговаривал, на сердце его была тяжесть. Он невыразимо тосковал о ней. В своём воображении он представлял, как её встретит, как поздоровается, как они сядут рядом и будут разговаривать. Он подолгу мысленно с ней беседовал. В этих воображаемых беседах он изливал перед ней всё, что было в самых потаённых уголках его души. И бродил, бродил…

Странным было это место, обиталище демонов… Выглядело оно, как большой дом со множеством комнат. Гафур мог часами ходить по нему, переходя из одной в другую. И комнаты эти были все разные, они не повторялись. Если, к примеру, какая-нибудь по убранству своему принадлежала его родному арабскому миру, то соседняя могла быть из Китая или Германии. Были комнаты, предметы в которых имели киммерийские лошадиные мотивы, другие – сплошь уставленные расписными этрусскими сосудами. Обстановку некоторых комнат Гафур, вообще, не мог описать словами – похоже, они были из других времён. В некоторых комнатах казалось, что ему нечем дышать, а тело словно всплывает над полом. В других же, наоборот, тяжесть его тела возрастала многократно, и он с трудом добирался до двери. В большинстве комнат были окна. За ними – какие-то пейзажи. Но он никак не мог их запомнить. Они ускользали из памяти, стоило только отвести взгляд. Одно было неизменным: стоило ему захотеть встретиться со своими друзьями или собеседниками демонами, как, открыв любую дверь, он тут же оказывался в том зале, где они обедали в первый раз.

Он пытался расспросить демонов об устройстве этого места. Но они вежливо уклонялись от объяснений, говоря, что человеческому разуму это непонятно.

Однако об истинной цели своих походов он не говорил никому. По-настоящему его не интересовали, ни эти комнаты, ни устройство всего обиталища. Он искал Адару.

И вот однажды они встретились. Гафур не знал, была ли их встреча случайной, или Адара позволила найти себя.

В ту комнату он забрёл ненароком. Обстановка там была до крайности скромной: стены, покрытые серой облупившейся краской, давно немытое окно с помутневшими стёклами, на стёртом сотнями ног деревянном полу – старый покосившийся стол, рядом с которым – два таких же неаккуратных стула. На одном из них сидела она…

Гафур сел напротив. Он не знал, что говорить. Его била дрожь. Он посмотрел ей в глаза. Она ответила. Спокойно и доверчиво. Её взгляд был таким же, как и в прошлый раз – внимательный, слегка вопросительный. Ему вдруг захотелось плакать. Она отвела взгляд и какое-то время смотрела мимо него в окно. Потом тихо спросила:

– Как ты, Гафур?

Он услышал её голос, и ему захотелось крикнуть: «Я люблю тебя!». Он проглотил комок и ответил:

– Я в порядке. Не волнуйся, – потом, помолчав, спросил: – А ты как?

– У меня всё хорошо. У меня всегда всё хорошо, – ответила она, снова посмотрев в окно.

Они помолчали. Он спросил:

– Могу ли я что-то для тебя сделать?

Она пожала плечами:

– Не знаю…

– Я хотел бы что-нибудь тебе подарить…

– Подари…

– А что? Что бы ты хотела?

Она подумала. Затем тихо сказала:

– Мысли… Новые мысли…

– Конечно! Я много знаю. Спроси меня о чём-нибудь.

– Я могу задать тысячу глупых вопросов…

– Глупых вопросов не бывает. Спрашивай же меня! О чём хочешь спрашивай. Если не знаю ответ, я найду его. Мы вместе найдём.

Она снова посмотрела в окно, задумчиво прищурившись. Затем тихо спросила, не глядя на него:

– Гафур, что для тебя душа?

Он помолчал, обдумывая ответ. Потом сказал:

– Это мои мысли, мои чувства, моя память. Это всё что я люблю и ненавижу. Это мои радости и моя боль. Это все мои любимые люди и мои враги. Это мой первый вздох и первый шаг, первая любовь и первая утрата. Это тепло моей матери, радость солнечного утра, грусть осеннего дождя, тоска неминуемой кончины. Это мои мечты, мои сны, мои грёзы, мои сокровенные желания, моё вечное ожидание счастья. Это мир моей фантазии – огромная Вселенная с мириадами звёзд и планет и неведомыми существами, живущими на них. Это мои нерождённые дети, похожие на тебя, и их мечты, их сны, их грёзы, их сокровенные желания, их ожидание счастья. Это всё – и есть весь я. Я настоящий!

Она слушала его, сосредоточено глядя в окно. Потом спросила:

– Скажи, а ты мог бы прожить без неё, без души?

– Не знаю, не знаю… Наверное, смог бы… Почему нет? Смог бы. Жил бы спокойно, без радости и печали… – сказал он задумчиво.

– А может это и есть счастье?

– Да какое же это счастье? Без радости? Есть, пить, спать, спариваться. Утром вставать, вечером ложиться. Жить без цели, без надежд, без желаний, без ожидания. Нет!

– Но ведь не будет и боли, и страданий. Может в этом счастье? Не страдать…

– Счастье – вещь сложная. Не знаю, как тебе объяснить… Даже не все люди это понимают, – он замолчал и какое-то время сидел, не глядя на неё. Потом решился. – Ты ведь всё понимаешь. Ты знаешь, что я люблю тебя. Мне очень больно от этого. От того, я человек, а ты демон, и ты не сможешь полюбить меня. Мне очень больно. Но этого я никому не отдам. Потому что такое моё счастье. Да, мне больно… Но чувства мои возродились. Да, я страдаю. Я вспомнил, как надо плакать. И я плачу! И мне не стыдно! Потому что слёзы мои искренни и правдивы, ибо порождены любовью. Мне больно, мне очень больно! Но я чувствую, как за спиной у меня растут новые крылья. Они рвут старую плоть, которая сползает с меня клочьями. Это очень больно. Но я вновь поверил, что смогу летать. Я взлечу, я обязательно взлечу! Эта боль порождена любовью, и в этом – радость. Поверь, несмотря ни на что, ни на какую боль, любить, любить по-настоящему – это счастье! Его мне послал Господь. И я его принимаю!

Они долго сидели, не глядя друг на друга. Потом она тихо сказала:

– Как я хотела бы это почувствовать…

Она посмотрела на него. В её таких спокойных, безучастных глазах демона появилось что-то ещё… Но теперь это был не вопрос. Это было нечто большее. Это была надежда. Робкая надежда. Маленькая, как слезинка, и огромная, как фантазия.

Он понял, что может подарить ей. Она прочла это в его глазах и поспешила предостеречь:

– Гафур! Не надо! Ничего сейчас не говори! Гафур! Я демон!

Но он её не слушал.

– Я знаю, что ты демон! Я знаю, что погублю себя! Мне всё равно! Ради того, чтобы ты почувствовала любовь, я готов на это!

– Гафур! Заклинаю тебя всем святым, именем твоей матери! Рядом со мной молчи! Я – демон!

– Нет! Ты – моя любовь! Я готов отдать тебе себя!

– Гафур! Ни слова! Случится страшное!

– Нет ничего страшнее, жить без твоей любви! О душа моя!

– Гафур! Именем Всевышнего заклинаю тебя! Ничего не говори! Мы ничего не сможем поправить!!!

Он встал передней на колени и, целуя её ладони, страстно произнёс:

– Я ничего не боюсь! Я хочу, чтобы ты тоже могла чувствовать любовь. Как и я! Я готов отдать тебе…

Но что же это?! В её прекрасных, но таких безучастных глазах демона появились две слезинки! Она упала на колени рядом с ним, пытаясь своими маленькими ладонями, которые он осыпал поцелуями, закрывать ему рот, чтобы он не мог говорить.

– Молчи! Молчи, мой милый! Ничего не говори! Это уже происходит! Молчи, ради всего святого! Ты погубишь себя и меня!!! Молчи!!!

– Нет! Нет! Ты не знаешь, какое это счастье – любить! Почувствуй же его! Возьми это! Возьми мою душу!

Она без сил опустила руки. Из её таких прекрасных, таких живых, таких человеческих, таких любящих глаз текли слёзы.

– Что же ты наделал, о мой любимый… – прошептала она и, не имея сил противиться, склонилась над ним и поцеловала его в губы.

Невыразимая, безграничная нежность наполнила сердце Гафура.

И свет померк…

 

Глава 8

в которой рассказывается, на что решился Изат ради спасения друга

«Ну, купец, ну выдал! Угораздило же его влюбиться в демона! – думал Изат, глядя на сидящего перед ним Исхак-бен-Салиха. – Мало, что дочь его в растение превратилась из-за демона, так теперь сам лежит, как годовалый ребёнок, слюни пускает. И было бы из-за кого! А то баба как баба, да ещё замотана в тряпки с головы до ног, одни глаза наружу. А может, она его околдовала? Кто их знает, демонов этих! Вот и сейчас этот смотрит на меня своими глазами оловянными, и что он там себе думает?»

– Не осуждай, Изат, своего друга. Ибо не осуждать его надо, а восторгаться. Только сильный мужчина способен отдать душу свою за один только поцелуй любимой. Не думай, что она его околдовала. У вас, людей любовь способна творить странные вещи.

«Всё-таки читает мысли…», – подумал Изат, а вслух сказал:

– И часто такое бывает, чтобы человек влюбился в демона?

Если бы Исхак-бен-Салих был человеком, он бы горестно вздохнул. Но он просто немного помолчал.

– За всё то время, что существуете вы, люди, это случилось несколько десятков раз – больше, чем нам хотелось бы.

– Всегда ли это заканчивается так печально?

– Не всегда. Бабушка Адары была человеком, и прожила со своим мужем-демоном счастливую жизнь. Были и другие случаи, когда женщины-люди были счастливы с демонами. Но мужчины-люди, влюбляясь в демона, заканчивали плохо.

– Почему?

– Такова природа вещей.

– Можно ли спасти Гафура?

– Должен сказать прямо: почти невозможно.

– Ты сказал «почти». И, если бы это было совершенно невозможно, ты бы тут со мной не разговаривал, а сразу отправил бы нас отсюда. Или избавился как-то по-другому.

– Ты проницателен, Изат. Да, действительно, существует такая возможность. Но она столь мала и сопряжена с такой огромной опасностью, что я не могу решиться, тебе о ней рассказать.

– Рассказывай! Чего уж там! Чего кокетничаешь, как девушка на свидании!

– Ну, хорошо. Ты сам захотел. Но прежде я хочу, чтобы ты понял: всё, что здесь произошло, – случай особый.

– Я внимательно тебя слушаю.

– Когда вы сюда прибыли, я поклялся, что с вами в этом месте ничего не случится. Ты должен это помнить.

– Да, конечно, я помню.

– Как видишь, мне не удалось сдержать клятву.

– Бывает…

– Это у вас, людей можно махнуть рукой и сказать «бывает». У нас же нарушение подобной клятвы карается смертью.

– Как это? Вы же демоны! Вас нельзя убить!

– Можно, Изат, можно. Это ты меня убить не в силах. А наш царь Ашмодей сделал это просто, только одною своею волей.

– Но ты же сейчас жив!

– Нет, Изат. Я не жив. Вспомни, о чём я тебе говорил при первой нашей встрече. Пространство и время для нас – не то же, что для вас. Я с тобой сейчас разговариваю, но я уже не жив.

– Не понимаю!

– Не старайся, не поймёшь. Ваше человеческое сознание опирается на те понятия о пространстве и времени, которые вам доступны. Осознать наше существование вам, увы, не дано.

– То есть, я всегда могу с тобой разговаривать, хотя ты всегда будешь мёртв?

– Нет, не всегда. Я сделан из огня и воздуха. Постепенно в твоём восприятии огонь будет угасать, а воздух улетучиваться. И я исчезну. А вместе со мной исчезнут все демоны этого обиталища.

– И Адара?

– Вот ты и подошёл к главному.

– Поясни, те томи!

– Адара, получив душу твоего друга, укрылась с ней в надёжном месте, куда никому не добраться. Ни людям, ни демонам, ни даже самому Ашмодею.

– Где же это?

– Она укрылась в скале Хулуд*. Это два дня пути отсюда.

– Ты хочешь сказать: на скале?

– Нет, внутри скалы. Те воздух и огонь, из которых она сотворена, могут находиться внутри камня. И в этом камне вместе с душой твоего друга она может быть вечно. Чтобы освободить эту душу, надо добраться до Адары.

– Что же для этого надо?

– Надо расколоть скалу.

– Так в чём дело? Возьмём молоты и расколем!

– Не так всё просто. Когда-то давным-давно, когда вас, людей ещё не было, на этой скале любили отдыхать ангелы. Тогда-то она и приобрела небывалую твёрдость. Молотом её не взять. Да и никаким известным тебе инструментом.

– Как же быть?

– Вспомни, как царь Соломон строил свой Храм. Тебе нужен волшебный червь Шамир.

– Это тот, который может прогрызть любой даже самый прочный камень?

– Да, тот. Бог запретил Соломону использовать железо при строительстве Храма, и тому пришлось искать червя.

– Постой, он, кажется, отобрал его у вашего Ашмодея?

– Да, он заставил Ашмодея его отдать.

– Так попроси же у твоего царя этого червя!

– Во-первых, я уже мёртв. Для Ашмодея я не существую. Во-вторых, червя у Ашмодея больше нет. Он оказался ненадёжным хранителем, и Творец передал червя Светозарному.

– Самому Люциферу?

– Да, ему.

– Но можно ли отобрать что-либо у самого властелина Преисподней?

– Отобрать нельзя. Но попросить на время можно.

– И как же это сделать?

– Нужно спуститься в Преисподнюю, найти Светозарного и уговорить его.

– Ты это говоришь, так просто, будто речь идёт о том, чтобы сходить к ростовщику и попросить денег в долг.

– Я не сказал, что это просто.

– Да можно ли, будучи живым, спуститься в Преисподнюю и вернуться назад?

– Можно.

– Это может демон или человек?

– Только человек.

– И кто этот человек, интересно? Я его знаю?

– Знаешь.

– Да кто же он?

– Ты, Изат, ты.

– Как это?.. Почему?.. Почему я?

– Ты единственный из известных мне людей, кто знает, где вход.

– Какой вход?

– В Преисподнюю.

– И где же он?

– В тебе, Изат. В твоей душе. У тебя в душе есть вход в Преисподнюю.

– Но, позволь, у каждого в душе есть своя Преисподняя!

– Нет, это не так. Вы, люди все имеете душу. Но у большинства из вас душонки мелкие, ничтожные. И такие же чувства. Таким людям только кажется, что они могут радоваться или страдать. Тех, кто в состоянии подняться к вершинам блаженства или погрузиться в глубину пучины страданий, очень мало. Ты – один из них. Тебе есть, что вспомнить и от чего страдать. Именно эти страдания и приведут тебя к цели.

– Ты всё-таки читаешь мои мысли…

– Мне это не нужно. Ты опять меряешь меня своими мерками. Я одновременно могу находиться в разных временах и видеть там тебя.

– Ты хочешь сказать, что видел меня в моём прошлом?

– Совершенно верно.

– Не означает ли это, что ты был в моём будущем и знаешь, чем кончиться это наше предприятие?

– Я был в разных вариантах будущего и видел разные его окончания. Чем закончится оно для тебя, того Изата, с которым я сейчас разговариваю, я не знаю.

– Ты хочешь сказать, что существует несколько меня?

– Да.

– И сколько же.

– Бесконечно много.

– Не понимаю…

– Не старайся, не поймёшь. Сосредоточься на том, что тебе предстоит.

– Хорошо. Что я должен делать?

– Ты с друзьями пойдёшь к скале Хулуд. Возьмёте с собой Гафура. Точнее, то, что когда-то им было. Пока вы будете идти, ты найдёшь вход в Преисподнюю. Если получиться, добудешь червя. Вы расколете скалу.

– Как я её узнаю?

– Эту скалу невозможно не узнать. Я прибуду туда и попытаюсь уговорить Адару вернуть твоему другу душу.

– «Попытаюсь»?!

– Да, попытаюсь. У демона, особенно такого мощного, как моя дочь, нельзя что-либо отобрать силой. Его только можно убедить отдать это добровольно.

– А если она тебя не послушается?

– Тогда твой друг навсегда останется таким. А мы, демоны этого обиталища, все погибнем.

– То есть, от меня сейчас зависит не только судьба Гафура, но и твоя?

– Да. Если душу удастся вернуть, приговор, вынесенный мне, будет отменён.

– Я согласен!

– Ну что ж, в добрый путь.

– Да, ещё одно… Мне просто интересно. Скажи мне, почтенный, сколько времени мы пробыли у вас, в вашем обиталище?

– Одно мгновение ока, – ответил Исхак-бен-Салих, с обычным для него безучастным видом.

Изат, глядя на демона, моргнул.

– – –

Он стоял в молочно-сизой мгле. На расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Он не двигался, пытаясь сообразить, где он и что надо делать.

Мгла потихоньку рассеивалась, превращаясь в клубящийся туман. Незаметно поднялся лёгкий ветерок, который отгонял в сторону сизые клубы. Изат увидел Самира и Менахема, стоящих неподалёку с той же растерянностью на лицах, что и у него. Самир держал на поводу Амина, запряжённого в лёгкую двухколёсную повозку, в которой сидел Гафур, глядя перед собой бессмысленными глазами младенца.

Туман рассеялся и Изату, наконец, удалось рассмотреть местность. Это было всё то же лавовое плато, по которому они шли до того, как попали к демонам. Чёрная каменистая почва под ногами и серое мутное небо над головой. Плато было ровным, и только в нескольких местах его искривляли невысокие холмы. Далеко, у самого горизонта виднелась изломанная линия невысоких гор.

– Нам туда, – сказал Изат, поманив за собою товарищей.

– Как ты знаешь? – спросил Менахем.

– Просто знаю, – ответил Изат и пошёл вперёд.

Изат прекрасно понял, что подразумевал Исхак-бен-Салих, когда говорил про вход в Преисподнюю. Действительно было нечто, что Изат старательно прятал в глубинах памяти. И сейчас он никак не решался извлечь это наружу. Но постепенно, то ли монотонная ходьба по твёрдой поверхности, усыпанной мелкими и острыми, как стекло, камушками, то ли угрюмый пейзаж, подействовали на него, и перед его внутренним взором стали появляться картины прошлого, которые рвали его сердце и терзали душу.

Изат вспомнил её. Эту девушку он полюбил, встретив совершенно случайно. Она была очаровательна, с лучистыми глазами и нежным голосом. Он любил её глубоко, всей душой.

Изат вспомнил, как они встречались. Просто, чтобы поговорить. Как друзья. Она была милым, весёлым собеседником. Они часами просиживали вдвоём где-нибудь вдалеке от людских глаз и болтали обо всём на свете. Ему было необыкновенно хорошо с ней. Она была открытой и доверчивой, ничего от него не скрывала.

У неё был парень. Юноша красивый и самоуверенный. С холодным сердцем и циничным разумом. Он ею пользовался. И не только ею. И она это знала. Но, всё же, выходила по ночам из дому, чтобы, пройдя полгорода, заниматься с ним любовью. Она сама удивлялась этому, не зная, почему это делает. Даже несколько раз пыталась разорвать эту связь. Но всякий раз, как тот её звал, она к нему возвращалась. Она не понимала, а может, понимала, но боялась себе признаться, что была влюблена в него. Не любила, а именно была влюблена. Это была обычная юношеская влюблённость, которая у большинства проходит бесследно, оставляя только милые воспоминания. В глубине души девушка надеялась, что эта влюблённость перерастёт в любовь, и тогда она останется с этим юношей навсегда. Она была молода и не понимала, что никогда не сможет по-настоящему полюбить человека с холодным сердцем, и он её никогда не полюбит, потому что ему нечем любить.

Она открыто рассказывала обо всём Изату, не подозревая, что причиняет ему нестерпимую боль.

Однажды он не выдержал и сказал ей: брось его, он плохой, будь со мною, ты же видишь, как я люблю тебя, я же намного лучше него, я умереть готов за тебя!

Она нежно ему улыбнулась и сказала: ты милый, ты хороший, я вижу, что ты меня любишь, но прости, ты чужой и странный, я не знаю тебя, мне нужно будет долго привыкать к тебе. Да, тот нехороший, он хуже тебя, но я привыкла к нему, мне спокойно с ним.

Он сказал: тот тебя не любит и никогда не полюбит, он презирает тебя, он раздавит тебя, смешает тебя с грязью, и ты не сможешь подняться.

Она сказала: не бойся за меня, я сильная, я справлюсь, всё будет хорошо, всё хорошо!

Она нежно ему улыбнулась, поцеловала в щеку и ушла, не оборачиваясь.

Изат вспомнил, как встретил её через год. Она шла по улице, сгорбившись, не подымая головы. Её волосы потускнели, глаза опухли от слёз. Он поздоровался. Она окинула его рассеянным взглядом, кивнула и, видимо так и не узнав, пошла дальше. Через несколько дней ему сказали, что она умерла.

Изат вспомнил, как стоял на краю скалы, не решаясь шагнуть туда, где далеко внизу виднелись острые камни. Он вспомнил, как рыдал, лёжа на земле, избивая её кулаками. В смерти любимой он обвинял себя, одного себя.

Почему он тогда её отпустил? Почему он не упал перед ней на колени? Почему не обхватил её ноги и не покрывал их поцелуями? Почему он не писал ей сказок, не дарил любимые игрушки? Может, она всё-таки полюбила бы его?

Почему он её не связал, не украл и не спрятал в тайном месте? Она бы его возненавидела, но хоть осталась бы жива!

Изат вспомнил, как ушёл из родного города, будучи не в себе; как посетила его странная идея создать голема по образу любимой; как десять лет он блуждал по свету сначала в поисках способа это сделать, затем разыскивая необходимую для этого красную глину; как всё-таки создал голема, и каким разочарованием это кончилось.

Изат расцарапывал незатянувшуюся рану, и жуткая боль терзала его душу. Эта боль была так сильна, что он не чувствовал, как острые, словно стекло, камни режут его босые ступни. Он не чувствовал, как обжигающе холодный ветер смертной тоски оставляет на его нагом теле глубокие ожоги, которые тут же покрываются коркой инея. Он ещё не понял, где находится. И только споткнувшись, он невольно огляделся по сторонам.

Над чёрной лавовой равниной чёрные звёзды светили ярким светом, от которого во рту появлялся горько-солёный привкус.

«Где я?» – спросил он.

«Там, куда ты всегда стремился, там, где ты, наконец, понесёшь наказание», – ответил голос, похожий на его собственный.

«Что здесь?» – «Здесь нет ничего. Только отчаяние». – «Кто ты?» – «Тот, кого ты искал». – «Тогда ты знаешь, чего я хочу». – «Знаю. А ты знаешь?» – «Дай это мне!» – «Ты малодушный! Ты трус! Ты убил свою любовь!» – «Да, это так. Я мучаюсь этим всю жизнь! В моей душе горит огонь Преисподней!» – «Мучаешься?! Самовлюблённое ничтожество! Да ты этим наслаждаешься! Что ты сделал, чтобы искупить свою вину? Голема? Дурак! Всё это время ты делал только одно – жалел себя». – «Что же мне делать?» – «Малоумный! Ты недостоин ходить по моей земле. Ползи!».

Холодная рука вошла в его грудь и сжала сердце, от чего дикая боль пронзила всё его тело. Затем эта рука рванула его сердце вниз, он упал и пополз. Он полз по острым камням, разрезая о них свою грудь, живот, гениталии, бёдра, колени.

«Чего ты хочешь?» – «Мне нужен червь!» – «Чего ты хочешь?»– «Дай мне червя!» – «Чего ты хочешь?» – «Я хочу спасти своего друга». – «Что тебе до него?» – «Я хочу спасти его любовь!» – «Что тебе до неё?» – «Я хочу искупить мою вину. Пусть пламя в моей душе погаснет». – «Встань!».

Изат встал. Кровь, которая ручьями лилась из его разрезанного тела, вдруг воспламенилась. Он стоял объятый жарким пламенем и смотрел на Люцифера, который был похож, как две капли воды, на него самого и тоже стоял внутри пылающего факела. Люцифер сказал:

«Ты сказал правду. Я исполню твоё желание. Твой друг будет спасён и пламя перестанет жечь твою душу», – «Благодарю тебя, Светозарный!» – «Зря благодаришь. Пламя не исчезнет. Теперь оно будет жечь твоё тело. Ты будешь страдать и дальше», – «Для того, у кого в душе жила Преисподняя, терзания тела – ничто. Дай же мне червя, не медли!» – «Нет больше дерзости, чем явившись сюда, не умерев, требовать, то, что не положено», – «Я волен поступать, как мне велит совесть», – «Если ты поступаешь, как тебе велят, где же тут свобода воли?» – «Свобода и есть возможность поступать по совести», – «Совесть огнём жгла твою душу, теперь же будет гореть твоё тело. Отрекись от неё – избавишься от страданий», – «Совесть – единственное, что отличает меня от дикого зверя», – «Зверь поступает, как ему хочется. Вот истинная свобода!» – «Лучше проклинать себя, чем быть проклинаемым другими!» – «Повторяю: отрекись от совести, и я избавлю тебя от страданий!» – «Нет! Такова моя воля!» – «Хорошо же, дерзкий! Ты сам проклял себя. Теперь твоё тело будет заключено в огненную тюрьму. Лишь подобный тебе освободит тебя, если ты сумеешь освободить его», – «Дай мне червя!».

– – –

– Изат! Очнись! Что с тобой! Ты весь горишь! – Менахем тряс его за плечо.

Изат сел. Всё его тело пылало. В глазах стоял красный туман. В его правой руке было зажато что-то горячее. Изат разжал кулак. Это была маленькая железная коробочка. Она была покрыта окалиной, от неё исходил дым. Изат, не дожидаясь, когда она остынет, с трудом открыл плотно пригнанную крышку.

Внутри коробочки извивался маленький, с просяное зерно, совершенно прозрачный червячок.

Скалу Хулуд они увидели в следующий полдень. Она высилась посреди горной гряды, опоясывающей лавовую долину. Ангелы могли отдыхать только в таком месте. Скала была высокой, снежно белой, с плоской вершиной. Её поверхность была гладко-глянцевой и блестела, отражая каждый лучик света, падавший на неё.

Подойдя близко, они увидели, что рядом со скалой кто-то есть. Сначала они не узнали его. При первом взгляде он был похож сразу на многих людей. Потом они поняли, что это Исхак-бен-Салих.

– Не пугайтесь меня. Я ведь мёртв, и огонь мой угасает. Мне трудно удерживать привычную вам форму, – сказал он. Потом, глядя на Изата, спросил: – Тебе удалось?

– Да.

– Хочешь рассказать?

– Нет.

– Тогда выпусти его.

Изат подошёл к подножию скалы и, положив на землю коробочку, открыл её. Червь выполз наружу и подполз к скале. Некоторое время он был неподвижен, как бы раздумывал. Затем быстро вгрызся в скалу и исчез в её недрах.

Долго ничего не происходило. Солнце уже клонилось к закату, когда изнутри скалы стали доноситься отдельные потрескивания, которые вскоре слились в сплошной треск. Скала задрожала и развалилась на несколько частей.

В облаке быстро оседающей пыли стояла какая-то фигура. Изат всматривался в неё до боли в глазах, с надеждой и ужасом угадывая знакомые черты. Наконец, пыль осела и сердце Изата забилось так, будто стремилось выпрыгнуть наружу.

Это была она! Та самая девушка, которая умерла десять лет назад. Сейчас она смотрела прямо на него. В её взгляде было то, о чём он не смел и мечтать, за что был готов умереть. Его ноги задрожали. Он сел на землю. Он хотел было что-то сказать, но судорога свела его горло. Он смотрел в её глаза всего несколько мгновений, но эти мгновения растянулись для него в те десять лет, что он её не видел.

Потом видение изменилось. Теперь это была женщина, с ног до головы закутанная в чёрное. Видны были только глаза, смотревшие на него всё также пронзительно.

– Здравствуй, Адара, – сказал Исхак-бен-Салих.

– Здравствуй, отец! – ответила она.

Фигура снова изменилась. Теперь это была девушка лет двадцати, невысокая, очень стройная, ладно сложенная с небольшими, приятного вида формами. Её правильное лицо со слегка выступающими скулами, обрамляли густые волнистые темно-русые волосы, которые разметались по её плечам. Её глаза были божественно прекрасны. В них были любовь и страдание, надежда и отчаяние, радость обретённого счастья и горе безвозвратной потери.

– Что же ты наделала, девочка моя? – сказал её отец.

– Я полюбила, отец! Я счастлива! – с отчаянием в голосе воскликнула она.

– Он же мёртв, девочка, ты отняла у него душу.

– Он сам мне её отдал! Иначе я бы не узнала любовь.

– Ты убила его, Адара. И меня ты убила, и всех наших демонов. И себя тоже.

– Прости, отец! Я не могла иначе…

– Адара, заклинаю тебя. Верни эту душу. Спаси его. Спаси себя. Спаси нас всех.

– Отец! Я не могу! Отец, посмотри!

Она показывала ему что-то, видимое только им двоим, только демонам. Она говорила срывающимся голосом:

– Посмотри! Вот его мысли, чувства, его память. А вот здесь все, что он любит и ненавидит. А это его радости и его боль. Посмотри, вот там дальше все его любимые люди и его враги. Видишь, вот тут его первый вздох и первый шаг, первая любовь и первая утрата. А это тепло его матери, радость солнечного утра, грусть осеннего дождя, тоска неминуемой кончины. Здесь его мечты, его сны, его грёзы, его сокровенные желания, его вечное ожидание счастья. А вот здесь самое интересное – мир его фантазии – огромная Вселенная с мириадами звёзд и планет и неведомыми существами, живущими на них. А это! Это его так и не рождённые дети! Правда они похожи на меня? Отец! Посмотри! Вот наш первенец! Видишь, у него ямочка на подбородке, прямо как у его отца, а глаза у него мои! Отец! Я не могу!!! Отец!!! Пощади!!!

Она села на землю и закрыла лицо руками.

Исхак-бен-Салих повернулся к Изату:

– Простите. Я ничего не могу сделать.

– Ты погибнешь, – сказал ему Изат.

– Пусть. Я прожил длинную жизнь. Без любви она не имеет смысла. Мне она больше не нужна.

– Без защиты скалы Адара тоже погибнет.

– Я не могу отнять у моей дочери любовь.

Наступила тишина. Адара сидела среди обломков скалы, закрыв лицо руками, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону. Рядом стоял её отец. Видимо конец был уже близок – его облик постоянно менялся. Самир во все глаза смотрел на Адару. Выражение его лица было странным. Менахем, отвернувшись, что-то поправлял в одежде бессмысленно глядящего Гафура.

Вдруг Изат сказал:

– Она не погибнет. Мы спасём её. Мы спасём их всех. Я знаю, что надо делать.

 

Глава 9

в которой говорится о цене Совершенства

Когда Самиру было тринадцать лет, он отважился спросить своего отца, знаменитого мастера Казим-ар-Сейда:

– Скажи, отец, хороши ли вещи, которые я делаю?

Отец ничего не ответил, даже не обернулся. Лишь прекратил стучать молоточком по зубилу.

Не дождавшись ответа, Самир вернулся к своему верстаку в углу мастерской, после чего стук возобновился.

На следующий день он повторил вопрос, и снова ответа не последовало. В третий раз он не выдержал:

– Отец, вот уже пять лет, глядя на тебя, я стараюсь изо всех сил, пытаюсь освоить наше ремесло. Но ты не говоришь, плохо ли я работаю, хорошо ли. Не даёшь мне никаких наставлений, ничему меня не учишь. Ты даже со мной не разговариваешь. Почему ты не разговариваешь? Почему ты всегда молчишь?

Казим-ар-Сейд, не оборачиваясь, сказал тихо:

– Мастеру не надо разговаривать. За него должны говорить его творения.

– Не припомню, чтобы блюда, да кувшины, которые ты целыми днями здесь мастеришь, хоть раз что-то сказали! – воскликнул Самир и осёкся.

Услышав эти его слова, отец сделал то, чего никогда не делал в это время дня – положил инструменты и встал из-за верстака. Жестом велев Самиру следовать за собой, он направился во двор их дома. Там он отпер небольшую дверцу, которая, насколько помнил Самир, всегда была заперта. Из скрывавшегося за ней чулана он вынес что-то завёрнутое в кусок холста. Бережно поставив это на землю, он осторожно развернул холст.

От увиденного у Самира перехватило дух. Там была только одна вещь: медный кувшин. Он был такой искусной, тонкой работы, которую Самир себе и представить не мог.

– Как ты говоришь, я целыми днями что-то мастерю. Так и есть. Каждый день с пяти лет. За свою жизнь я изготовил тысячи разных вещей. Но гордость мою составляет только этот кувшин. Он тебе что-то говорит? – спросил отец тихо.

Самир молчал, не зная, что ответить, и только во все глаза смотрел на неожиданно открывшуюся его взору невиданную красоту. Не дожидаясь его слов, Казим-ар-Сейд произнёс:

– Ответ на вопрос, хороши ли твои работы, ты получил, – Самир, молча, кивнул. Отец продолжил: – Настоящая красота появляется в этот мир только по воле Всевышнего. Только когда Он создаёт её, используя руки мастера, как инструмент. А чтобы инструмент был хорош, мастер обязан каждодневно без устали оттачивать его, трудясь, совершенствовать своё мастерство. Это единственное наставление, которое я могу тебе дать.

– Отец! Этот кувшин – само совершенство! – воскликнул Самир.

– Это не так. Он – лучшее, что я создал в своей жизни. Но он не совершенен. В нём есть изъяны. Когда-нибудь ты и сам их разглядишь, – сказал Казим-ар-Сейд, заворачивая своё творение в холст. И добавил: – Всевышний, обошёл меня своей благосклонностью.

– Но как же! Всеми мастерами Акко ты признан как самый искусный!

– Одного мастерства мало. Всевышний выбирает того, кто способен, забыв обо всём, вложить в своё творение всего себя – свою душу, свои плоть и кровь. Как видно, мне это не дано. Быть может у тебя получится, и ты создашь Совершенство…

– – –

– Она не погибнет. Мы спасём её. Мы спасём их всех. Я знаю, что надо делать, – сказал Изат.

– Что же? Говори! – воскликнул Самир.

– Мы дадим ей тело, сделанное из земли и воды. Человеческое! Как у нас!

– Ты опять хочешь сделать голема?

– Да! Но это будет уже не голем. У неё есть душа. Она станет живым человеком! Почтенный, ты мне поможешь?

– Безусловно. Я использую свои знания, – сказал Исхак-бен-Салих, вернее, та тень, что от него осталась.

– Но ведь душа… У неё же душа Гафура! – воскликнул Менахем.

– Если мы сможем ей дать человеческое тело, то у них с Гафуром будет одна душа на двоих, – сказал Исхак-бен-Салих.

– Вот только где же взять глину? – озадаченно спросил Изат.

Самир открыл свой бурдюк с водой и вылил её остатки в белую пыль, оставшуюся от скалы Хулуд. Затем размял пальцами полученную кашицу и сказал:

– Это подойдёт.

– Это мрамор. Он белый и рассыпчатый, – заметил Изат.

– Я знаю, как придать ему красноту и клейкость, – тихо сказал Самир, глядя ему в глаза с какой-то странной решимостью. – А теперь несите сюда воду. А сами отойдите подальше, не мешайте мне.

Менахем принёс свой бурдюк. Выливая воду в белую пыль, он услышал звон металла о камень.

– Самир, зачем ты выбросил свой кинжал? – спросил он.

– Больше не понадобится… – тихо ответил тот, погрузив руки по локти в глину и разминая её.

Изат с Менахемом отошли от Самира и отвели повозку с Гафуром. Они сели на землю, издали наблюдая за работой мастера. Демон то ли исчез куда-то, то ли окончательно превратился в тень.

Изат достал из-за пазухи заветный пергамент, который он так и не решился выбросить после того случая с големом. Они с Менахемом стали обсуждать предстоящий обряд, издали наблюдая за работой Самира.

А тот всё месил и месил глину. И чем дольше это продолжалось, тем краснее она становилась. Изат ещё удивился: сколько же секретов знает этот мастер!

Потом Самир стал лепить фигуру. Он работал упорно, не делая перерывов ни чтобы отдохнуть, ни, даже, чтобы попить воды. Он то и дело поглядывал на Адару, которая по-прежнему сидела среди обломков скалы, ни на что не отзываясь, горестно закрыв лицо руками, похожая на тень, как её отец.

Самир вылепил её обнажённой, стоящей в свободной раскованной позе, как бы подставляющей грудь навстречу тёплому весеннему ветру. Её кожа была нежного персикового цвета, как у настоящей, живой, молодой девушки. Одна её нога была чуть впереди, будто она шагала навстречу ветру. Руки были опущены, ладони касались бёдер. Голова была приподнята и чуть откинута назад, чтобы ветер мог свободно обдувать её шею, играть прядями волос, раскинувшимися по плечам. Лицо было обращено к небу, на нём было выражение радости жизни, счастья бытия. Оно точь-в-точь было похоже на тот образ Адары-демона, который Самир видел только что.

Закончив работу, Самир отступил на пару шагов и, тяжело опустившись, сел на землю. Его лицо было белым, как та пыль, из которой он замесил состав для изваяния. Он молчал и, тяжело дыша, не отрываясь, смотрел на плод своих рук.

Видя, что работа закончена, Изат с Менахемом подошли к изваянию. Они стояли и, молча, любовались им. Появился уже еле видимый Исхак-бен-Салих. Долго никто не мог выговорить ни слова. Наконец, Изат сказал восхищённо:

– Самир! Ты сотворил чудо! Самир! Она прекрасна! Посмотри же, Самир! Самир, что с тобой?

Самир сидел, прислонясь спиной к обломку скалы. Кровь больше не вытекала из его разрезанных вен. На его мёртвом лице застыла улыбка.

Изат с Менахемом провели нужный обряд. Всё произошло, как тогда, когда они создавали голема. Опять мир исчез и возродился вновь. Но вот только писать на лбу изваяния ничего не пришлось. Когда последние слова молитвы были произнесены, фигура, сидящая среди обломков скалы Хулуд, исчезла. В то же мгновение изваяние ожило, и Адара сделала свой первый вдох. А ещё через мгновение Гафур, сидящий в повозке, взглянул ей в глаза. Он спрыгнул наземь, подошёл к любимой и обнял её, укрыв в полах своей одежды. Они замерли, будто слившись воедино.

Отец Адары обрёл свой прежний образ. Он ничего не сказал дочери, только стоял, молча глядя на влюблённых, крепко сжимая в руке коробочку с волшебным червём.

Изат с Менахемом, дабы соблюсти установления Ислама и похоронить Самира ещё до захода солнца, выкопали могилу, опустили в неё тело друга, забросали его землёй и, не зная мусульманских молитв, долго читали над могильным холмом еврейские.

– – –

Ты опечалилась, о любовь моя? Если бы я был сочинителем, одним из тех, кто придумывает всякие сказки для потехи досужей публики, я отыскал бы способ так повернуть моё повествование, чтобы в нём появилось волшебное средство, с помощью которого можно было бы вернуть к жизни мастера Самира и, тем самым, развеселить тебя, о сладость моего сердца! Но, увы, не в силах я это сделать… Ибо рассказ мой отнюдь не выдуман – он правдив, а средства оживить почившего не существует. Как бы я ни желал обратного, но благородный Самир, отдавший всю кровь свою без остатка ради того, чтобы в мир явилось Совершенство, так и останется лежать в безвестной могиле посреди дикой безлюдной пустыни.

Но не печалься, о верная моя подруга! Утри слёзы и приготовься слушать дальше, ибо рассказ мой далёк от завершения.

 

Конец 1 части

Скачать на телефон    Купить электронную книгу     Купить печатную книгу

Наверх